Обещание весны - Мэри Бэлоу

— Это угроза? — усмехнулся Сандерсфорд.

— Нет, всего лишь просьба о благопристойном поведении. Вы действительно любили ее в прошлом, Сандерсфорд? И любите до сих пор? Тогда оставьте Грейс в покое. Вы внесли в ее жизнь достаточно разрушений и боли. Искупите причиненное зло.

Лорд Сандерсфорд вскочил и сжал кулаки так, что пальцы побелели.

— Клянусь Богом, если бы не было позором для мужчины отхлестать щенка, Лэмпмен, я отхлестал бы вас сейчас! Что вы знаете о Грейс и обо мне и о том, что было между нами? По какому праву вы судите меня и поучаете, лицемерный глупец? Она была моей. Я обладал ее телом и душой, понятно? И вы вообразили, что эта женщина ваша только потому, что она после смерти брата приняла от вас законное покровительство? Вообразили, что навсегда завладели ею? Думаете, она ваша? Грейс моя! Была моей и будет всегда!

Перигрин остался сидеть, хотя лицо его побелело.

— Я не могу вести спор с подобной позиции. Разве Грейс — предмет собственности? Вы когда-нибудь относились к ней как к личности, Сандерсфорд? Считались с ее чувствами? Думали о том, как она страдала, когда вы бросили ее беременной? О том, сколько мучений она вынесла, через что ей пришлось пройти? Так оставьте Грейс в покое теперь. Сделайте хоть что-то благородное в своей жизни.

Лорд Сандерсфорд взял себя в руки. Он налил в стакан бренди и, не предложив выпить гостю, тяжело сел в кресло.

— Это вы мучитель Грейс, а не я, — заявил он. — Неужели вам не ясно, что она относится к вам как к мальчику, что вы заменили ей ребенка, которого она потеряла? Грейс не хочет опорочить ваше доброе имя, бросив вас, не смеет причинить вам боль, поэтому и предпочла отказаться от самого большого чувства в ее жизни. Но это не навсегда, Лэмпмен. Достаточно скоро ваша жена убедится, что вы для нее все равно что дитя, взрослый сын, который должен принадлежать более молодой женщине. Вы полагаете, что я не заметил, кого вы предпочитаете? И Грейс тоже обратит внимание на это. И я приду за ней, когда наступит время.

— Я надеялся, — вздохнул Перигрин, — что вы не такой подлец, каким кажетесь. Я надеялся, что существует приемлемое объяснение вашего поступка по отношению к Грейс в прошлом, что вы по меньшей мере переросли свой всепоглощающий эгоцентризм. Я надеялся, что если она отказала вам сегодня вечером, то вы с уважением примете ее решение и поставите вашу любовь к ней выше ваших примитивных желаний. Но я вижу, что это не так. Очень жаль. Спокойной ночи, Сэр Лэмпмен встал и направился к двери.

— Что? И вы не угрожаете убить меня, если я приближусь к вашей жене?

— Нет, — спокойно ответил Перигрин. — Никаких угроз, Сандерсфорд. Я не вижу смысла в насилий! И не испытываю ни малейшего желания доказывать свою храбрость ни вам, ни кому-либо еще. Я буду вынужден выступить против вас только в том случае, если вы попытаетесь воздействовать на Грейс вопреки ее желанию. Только так и не иначе… Спокойной ночи.

— Вы трус, — бросил со злостью лорд Сандерсфорд. — Малодушный юнец, как я и заподозрил, увидев вас впервые.

— Странно, — невозмутимо ответил Перигрин уже на пороге библиотеки, — я просто не в состоянии почувствовать себя хотя бы в малой степени задетым вашими абсурдными суждениями обо мне, Сандерсфорд.

* * *

Оба они, Грейс и Перигрин, обнаружили что совсем не просто сохранить брак после такого кризиса, не легко соединить оборванные нити и продолжать жить дальше. События последних недель оставили глубокие и болезненные раны. И неуверенность. Ни один из них не представлял себе в полной мере, что чувствует другой. Каждый подозревал, что другой не хотел бы продолжать семейные отношения. Это вселяло в обоих страх, чувство неловкости и делало затруднительным, если не вовсе невозможным, прежнее искреннее и откровенное общение.

Однако семейная жизнь продолжалась. После почти безмолвного возвращения из Хаммерсмита они в буквальном смысле слова вытерпели обед дома, но потом, на вечере у миссис Борден, Перигрин увлекся беседой со своим другом графом Эмберли о взаимно интересных предметах, а Грейс почти позабыла о своих горестях в разговоре с художником-портретистом. В ту же ночь Грейс, оцепеневшая от напряжения в постели, с удивлением обнаружила, что они все-таки могут исполнять супружеский долг.

Перри неверно истолковал ее отчужденность в предыдущую ночь — это Грейс понимала. Понимала, что причинила ему глубокую боль. Но в течение всего дня не в силах была объяснить, что испытывала неприязнь к себе самой, а не к нему. И как могла она просто взять и сказать ему, что любит его? Возможно, Перри и не желает этого слышать.

Оба вступили в брак, как он выразился, по расчету. Эти слова жгли ее. Грейс не могла избавиться от них, выбросить из головы весь день. И это, разумеется, было правдой. Простой правдой. Слова были сказаны не ради того, чтобы причинить боль или унизить ее. Они лишь констатировали истинное положение вещей. Грейс все время это знала. Она любила Перри не больше, чем он любил ее, когда давала согласие выйти за него замуж. Только потом, и настолько незаметно, что Грейс не сумела бы определить, когда это произошло, Перри стал для нее всем.

Не было ни малейшего основания полагать, будто с мужем случилось то же самое. Перри относился к ней с нежностью и глубокой привязанностью, проявив понимание и уважение к ее чувствам и к ее личности во время последних событий. Нет, жаловаться не на что. Но как больно было услышать голую истину без единого намека на то, что этот брак стал для нее чем-то неизмеримо большим, нежели замужество по расчету.

Она не поверила Гарету. Не поверила тому, что Перри охотится за молодыми женщинами и рано или поздно обзаведется любовницей. Грейс этому не поверила. Она хорошо знала Перри, во много раз лучше, чем знал его виконт, и понимала, что муж верен ей и будет верен и впредь. Но быть может, испытывает почти неосознанное стремление взглянуть на более молодую женщину с вожделением? Не тяготится ли он браком, который не приносит ему истинного счастья?

Грейс не могла спросить Перри об этом, приходила в ужас при мысли о том, что ее поведение в прошлую ночь вобьет между ними клин и брак их в дальнейшем не принесет им ничего, кроме страданий и самообмана.

Грейс обрадовалась, увидев, как Перри входит в их общую спальню в первую же ночь после возвращения в Лондон. Он был необычайно серьезным — как никогда, сел на край постели и коснулся ее щеки.

— Ты сказала, что хочешь оставаться моей женой, Грейс. Я тоже этого хочу. Но меня не устраивает неполноценный брак. Если моя близость тебе неприятна, скажи мне об этом прямо сейчас, и я устрою все так, чтобы мы могли жить отдельно. Я не хочу прикасаться к тебе против твоей воли.