Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному - Сергей Сеничев

Но не было ли винопитие наших героев и впрямь в куда большей, чем у прочих смертных, мере оправданным и целенаправленным грехом?

Время от времени СМИ подкармливают нас очередной порцией скандалов из жизни спорстменов, подловленных на употреблении запрещенных стимуляторов. Мы все против допинга. И нам всем жаль застуканных. И не только ввиду грозящих им наказаний и отлучений от дела всей жизни — на самом, может быть, интересном месте, в шаге от высшей ступеньки пьедестала: нам еще и за здоровья их тревожно. Но мы же понимаем — всей планетой понимаем, что тот, кто не рискует, чемпионских лавров, как правило, не носит.

Так имеем ли мы право судить тех, для кого «лучезарный Аи», кокаин, опиум, водка и далее по списку были тем же, в сущности, допингом? С малюсенькой поправкой на то, что наши герои, в отличие от атлетов, во все века состязались не с себе подобными, но с абсолютом, и отдельные их «рекорды» стоили порой дороже всего олимпийского золота планеты…

Но хватит уже слов. Пройдемся по персоналиям. Со всей горечью заметив, что история российской культуры просто пестрит пьяницами. Незамаранных можно по пальцам пересчитать. Ну, Толстой, вроде, не злоупотреблял — Лев, в смысле, Николаевич. С некоторых как бы пор.

Ну, Тютчев с Маяковским, судя по всему, меру знали.

Ну, Пушкин точно не пьяница. Заметив на полях, что за свой недолгий век «солнце русской поэзии» успело отдать должное всему ассортименту доступных напитков, включая наливочки и настойки производства любимой няни, коими Арина Родионовна весьма щедро потчевала своего любимца. О чем можно судить по строкам не только великого романа в стихах, но и благодаря предательским воспоминаниям друзей поэта… Что же касаемо остальных… Прямо и не угадаешь, с кого бы это начать… Да вот, пожалуй…

«От болезни, развившейся вследствие НЕУМЕРЕННОГО употребления горячих напитков» умер ЛОМОНОСОВ, читаем мы у Смайлса. Тредиаковский был куда менее деликатен: «Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб, / Не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?»…

А известнейшим из собутыльников Михайлы Васильевича оказался тот самый БАРКОВ — «боец противу зелия закаленный, поскольку… был всю свою жизнь горчайший, весьма редко протрезвлявшийся». Согласно легенде, автор первой русской стихопорнографии и умер от побоев в публичном доме «по пьяному же делу». Успев произнести перед смертью короткую самому себе отходную: «Жил грешно, и умер смешно». По другой версии, 36-летний Иван Барков покончил жизнь самоубийством; оставив, правда, записку с тем же самым текстом…

Очень уважал Баркова — как ученого, между прочим, и как острого критика — и еще один прелюбопытный персонаж той эпохи, сочинитель од, басен, лирических песен, борзописец (предельно шустро творил, толковали уже), местами наглый плагиатор и вообще весь насквозь пиит СУМАРОКОВ…

За плагиатора не обижайтесь: хорошо известно, что трагедии свои сей драматург чуть не впрямую сдувал у французских классицистов. Раз Барков выпросил у него книгу Расина, отметил на полях все строки, заимствованные оттуда «северным Расином» и, пометив их язвительной подписью «Украдено у Сумарокова», вернул владельцу. Тот на подтырку очень осерчал, мирились за штофом…

А навестив старшего товарища в другой раз, Барков вдруг стал орать прямо с порога: «Сумароков великий человек! Сумароков первый русский стихотворец!» Смущенный и растроганный Александр Петрович послал за водкой прежде здрасьте. Гость же «напился пьян» и покаялся: «Алексан Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй Ломоносов, а ты только что третий».

Говорят, Сумароков его чуть не зарезал…

В могилу этого честолюбца, как и первых двоих, свело злоупотребление беленькой. На склоне лет он пьянствовал уже «без всякой осторожности»: беднягу нередко видели бредущим в кабак в белом шлафроке (халат на вате) с Анненской лентой через плечо…

Злокачественным алкашом был и их собрат по перу, и почти современник Ермил КОСТРОВ, о котором Пушкин писал: «Костров на чердаке безвестно умирает, Руками чуждыми могиле предан он».

Ермил Иваныч пил безудержно — «пить с воздержанием» на его языке означало пить так, чтобы держаться на ногах. Однако рассказывали, что с неких пор мало кто не устыжался пройтись с ним рядом по улице: Костров шатался даже на трезвую голову. Под занавес жизни опустился так, что не имел собственного угла и проживал то в университете, то по знакомым. Принято считать, что к такому положению вещей поэта привела горькая неудача на профессиональном фронте: он мечтал учить стихосложению с кафедры, а не вышло…

Так или иначе, скончался бедняга от белой горячки…

Преизрядным бражником вошел в историю и один из пушкинских приятелей Николай ЯЗЫКОВ — тот самый, сдавший Родионовну в известном посвящении: «…и водку нам, и брашна подавала». Николай Михайлович то ли боялся женщин пуще огня, то ли по каким иным, ему одному ведомым причинам был до них не самый большой охотник (тут просто томик стихов его достаточно открыть, и никаких свидетельств не надобно), и неловкость свою маскировал под развязность. А будучи от природы человеком застенчивым, еще в студенчестве освоил методу расслабиться для выхода в свет — пил, в общем. Гоголь по его смерти констатировал: «Беда только, что хмель перешел меру и что сам поэт загулялся чересчур на радости»…

Крепко пил и «своевольничать охотник» Александр ПОЛЕЖАЕВ. Исследователи говорят о тяжелой запойной форме алкоголизма по механизму гиперкомпенсации. Проще говоря, вынесенное из раннего детства чувство собственной неполноценности юноша пытался вытеснить следованием самодельной истине: поэт настолько живое существо, что и ему не чужды слабости, заблуждения и неблаговидные поступки. Превратившиеся вскоре едва ли не в самоцель. И не только на бумаге. Бесконечные нарушения воинского устава (включая шестидневную отлучку из полка, приравненную к дезертирству) с последующими гауптвахтами, многомесячными тюремными заключениями и разжалованием в солдаты, пропоями амуниции нам вежливо объясняли патологическим нетерпением поэта к самодержавию как таковому. Однако видится справедливым поставить лошадь все-таки перед телегой: свободолюбие поэта стало пусть и закономерной, но всё-таки реакцией на недовольство начальства нескончаемыми пьяными выходками молодого унтер-офицера…

Потерянным алкоголиком остался в памяти современников хорошо известный, но не попавший отчего-то в обойму хотя бы знаменитых русских поэтов драматург, либреттист и переводчик Лев МЕЙ. Мей пил с лицея…

Как-то, на одной из аристократических тусовок у графа Кушелева-Безбородка, с него затребовали экспромт.

Графы и графини,счастья вам во всём,мне же лишь в графине,и притом в большом, —

моментально откликнулся поклонник действительно больших графинов и иных емкостей. Любопытно, что пьянство никак не влияло на творчество поэта: до самой его кончины питие оставалось питием, стихосложение — стихосложением. Другое дело, нездоровая дружба со стаканом доводила порой соавтора корсаковских «Сервилии», «Царской невесты» и «Псковитянки» до совершенной нищеты. Почти пустая квартира и пустой штоф на колченогом стуле запомнились одной из поклонниц. «Мей не погубит своего таланта, но сам погибнет; он пьет страшно», — писала она. Беспорядочная жизнь победила крепкое здоровье поэта. Спившийся Мей умер, дожив всего до сорока…

Двадцати восьми лет ушел из жизни, безусловно, не реализовавшийся писатель Николай ПОМЯЛОВСКИЙ. В официальной биографии значится: «Умер в одной из петербургских клиник от гангрены». Однако известно, что в лечебницу он был доставлен в «сильнейшей степени развития белой горячки», преследуемый жуткими кошмарами.

В случае Помяловского имеет смысл говорить об осложненном алкоголизме, развившимся на почве клинической психопатии. Специалисты сходятся на том, что причиной раннего нервного расстройства юноши стали «неумелые педагогические приемы тогдашних учителей». Выразимся яснее: сын дьякона, восьмилетним мальчишкой он был отдан в Александро-Невское духовное училище, и за четырнадцать лет, проведенных в бурсе, Помяловский, по собственному свидетельству, был сечен — об этом мы уже поминали — не менее 400 раз. Поиски спасения от жизненных невзгод привели его к водке… После выхода из училища молодой человек был уже вполне сформировавшимся алкоголиком бомжеватого, как сказали бы теперь, типа. Неделями, а то и месяцами он пребывал в запоях. Пропадал в столичных трущобах, легко сходился с подобными себе и проводил с ними время в оргиях и беспробудном кутеже. Приступы белой горячки сменяли один другой.

Немногочисленные друзья, первым среди которых был поэт Полонский, терпеливо разыскивали и тщетно пытались вернуть беднягу к нормальной жизни. При этом он и сам ужасался своего положения, понимая, что забирается всё дальше в невозвратное. Порой плакал как ребенок, делал над собой чудовищные усилия. Что называется, «завязывал». Но не дольше, чем на неделю-другую. После чего вновь пропадал. Умудряясь при этом как-то работать между запоями. Кончилось всё той самой «гангреной»…