Крылов - Николай Степанов

Первая сцена — разговор Ваньки с мужиком — вызвала громкий смех зрителей. Сандунов так натурально, так забавно представлял ловкого слугу, так удачно перенял лакейские повадки, что нельзя было не смеяться. Весело прошло и объяснение Ваньки со своей приятельницей, горничной Прелесты — Дашей, когда, обсуждая дела господ, они за милую душу убирают всю начинку в пироге, который должен был поднести в качестве жениховского подарка мот и вертопрах Фатюев, хозяин Ваньки.

Однако появление помещичьей четы: Вспышкина и Ужимы, жеманной и восторженной модницы не первой молодости, которая желала выдать дочь за Фатюева, — не было по достоинству оценено зрителями. В Ужиме Крылов хотел показать карикатурный портрет провинциальной барыньки, которая начиталась чувствительных романов и ничего не видит в окружающей ее жизни. Ужима пеняет своему вспыльчивому и простодушному муженьку за его невнимание к ее тонкой натуре:

Ужима:…А я так думала, сударь, что, приехавши сюда за город, мы будем наслаждаться приятным воздухом; что мы где-нибудь сядем у ручейка; что вы станете целовать мои руки, а я буду отвечать на ваши нежности умильными взорами.

Вспышкин (передразнивая): Умильными взорами! Экая тебе на старости в голову дичь лезет! А это все твои романы. Я давно знал, что ты когда-нибудь с ума от них сойдешь.

Препирательство супружеской четы заканчивалось на том, что супруги решали не отдавать свою дочь за Милона, которого она любит, а обвенчать ее тотчас же с Фатюевым, обещавшим по этому случаю прислать на гулянье великолепный пирог. В дальнейшем выяснялось, что пирог — без начинки. И наладившаяся было свадьба расстраивалась, к вящему удовольствию Прелесты и Милона.

Зрители смотрели пьесу довольно равнодушно. Хлопали и смеялись лишь тогда, когда появлялся Сандунов. По окончании спектакля юбиляров вызывали на сцену, без конца аплодировали артистам, но об авторе комедии никто даже не вспомнил. То ли его ирония над чувствительными дамочками не дошла до зрителей, то ли самое исполнение комедии было слишком бледным?.. Крылов тихонько вышел из ложи и стал спускаться по лестнице. Он был огорчен. Неужели «Пирог» хуже этой нелепой «волшебной оперы»?

Он пробрался в актерскую уборную. Тускло чадили догоравшие сальные свечи. Лизанька, Сила Николаевич уже разгримировались и переоделись. Все вместе они отправились к Сандуновым, чтобы завершить этот знаменательный день. Пришел Плавильщиков и, казалось, одним собой занял всю комнату. Пришел брат Сандунова — Николай Николаевич, сенатский чиновник, переводчик «Разбойников» Шиллера, человек широко образованный. Там же сидел в углу седой, но довольно бодрый старичок, бывший суфлер, которого называли «дедушкой». Он зарабатывал на пропитание перепиской ролей, каллиграфически выводя круглые, как жемчуг, буквы.

Плавильщиков был всем недоволен. Он ходил по комнате большими шагами и хулил молодых людей, которые горят желанием поступить на сцену, а сами едва читать умеют, да вместо голоса у них какое-то шипенье. «Если имеешь орган и чистое произношение, — гремел великан, — то есть и возможность заставить слушать себя. Вот, говорят, в Петербурге славятся актеры — Шушерин и Яковлев! Ну, Шушерин еще и так и сяк, а Яковлев — неуч!»

Сила Николаевич слушал Плавильщикова с откровенной иронией. Он был остер на язык и неуживчив. Рассорился со всей актерской братией, даже между ним и Плавильщиковым пробежала черная кошка. Один лишь «дедушка» безмятежно сидел за столом, ожидая начала ужина. За бутылкой бархатного «дедушка» разговорился. Он знал наизусть все пьесы, которые суфлировал за сорок пять лет, и все закулисные похождения и сплетни. «Дедушка» вспоминал прежних петербургских актеров и даже осмелился восстать с критикой на Дмитревского, который, по его мнению, был человек умный, вежливый и тонкий придворный, но, в сущности, не имел ни сильных чувств, ни звучного органа, читал стихи и прозу нараспев и гонялся за эффектами.

Постепенно вся компания пришла в веселое настроение. Лизанька спела забавные куплеты, сочиненные Николаем Николаевичем:

Чернобровы, белокурыНе откажут ни одна,Денег не клюют лишь куры,А любовь до них жадна…

Николай Николаевич любил театр и много писал и переводил для сцены и при всей солидности своей сенатской должности постоянно вращался среди актеров. Он о чем-то заспорил с братцем и в пылу спора сказал: «Тут, сударь, и толковать нечего: вашу братью всякий может видеть за рубль!» — «Правда, — отрезал Сила Николаевич, — зато, вашей братьи без красненькой и не увидишь!»

Словом, вечер удался на славу. Лишь под утро Иван Андреевич добрался до дому. Постановка его комедии, споры о театре, самый факт появления его имени на афише — все это встряхнуло Крылова, пробудило его от долгой спячки. Ему вновь захотелось писать для театра, увидеть освещенную сцену, услышать гул голосов зрителей, почувствовать чад свечей, освещающих зал.

Он не мог примириться с тем, что на театре с таким успехом идут глупейшие немецкие оперы и французские комедии, а русские ставятся редко и не пользуются вниманием публики. Даже знаменитая комедия Фонвизина «Недоросль» и та почти исчезла из репертуара! Надо поднять русский театр, дать актерам возможность проявить себя в пьесах, где герои будут взяты из жизни. В нем созрело решение написать комедию нравов, создать русскую оперу, которая заменила бы безвкусное изделие венского композитора. Иван Андреевич принялся за работу. Он просиживал долгие вечера при скудном свете свечи, исписывая неразборчивым, мелким почерком узкие листы бумаги. Комедия называлась «Модная лавка». С ее персонажами он был давно знаком. Он видел их в провинции и здесь, в Москве. Пусть узнают себя в его комедии легковерные провинциальные помещицы, их мужья и их глупенькие дочки!

«Дуб и Трость»

Как-то раз Крылов листал томик басен любимого им Лафонтена. Ему попалась на глаза басня «Дуб и Трость». Он ее вновь и вновь перечитал. Французский фабулист хорошо знал жизнь, и ему тоже нелегко приходилось при дворе Людовика XIV. В своей басне он рассказывает про спор между могучим Дубом и слабой, легко гнущейся от ветра Тростинкой. Дуб горд сознанием своей силы и жалеет Тростинку, вынужденную склоняться от малейшего дуновения. Но налетела буря и вырвала могучий Дуб с корнями, а гибкая Тростинка, припавшая к земле, уцелела! Крылову показалось, что в этой басне говорится о нем самом. Ведь и он, подобно Тростиночке, не раз припадал к земле, и бури, бушевавшие вокруг, оставляли его невредимым! Тогда как многие могучие дубы оказались вырванными с корнем. Радищев, Новиков…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});