Грязные игры - Фридрих Незнанский

Не помню.

Вспомните, Инна, это очень важно. Его зовут Юра.

Нет. По-моему, никакого Юру он не упоминал. Лева постоянно рассказывал какие-то армейские анекдоты и хвастался, какой он меткий стрелок.

Гмм... Женя, пометь это особо.

Угу. — Женя Мишин записывал наш разго­вор аккуратным ученическим почерком.

Вот и все.

Что еще Стриж рассказывал о себе?

Ничего, кажется...

Кажется или точно?

Точно... А, вот вспомнила! Он рассказывал о своем брате! Правда, не говорил, как его зовут.

?

Его брат работает телохранителем.

Что-о?!

Да. Причем у какой-то важной шишки. По- моему, связанной со спортом. Вернее, с Олимпийс­кими играми. Что-то в этом роде...

Председатель Олимпийского Комитета?

Да. У него.

Через минуту я названивал Грязнову.

Слава, как звали телохранителя Сереброва?

Погоди, сейчас посмотрю. Так... Так... Ага, вот. Его фамилия Васильев. Юрий Васильев.

Это он... — в отчаянии воскликнул я.

Кто — он? — не понял Грязнов.

Брат Стрижа, которого сегодня ночью упустили.

В трубке воцарилось молчание.

Ты уверен? — осторожно спросил Грязнов.

Почти на сто процентов.

А я-то думал, что у брата Стрижа фамилия должна быть такой же.

И ошибся. Так же, как и я. Мы оба ошиблись. Потому что надо было допросить этих двоих как следует. Георгия Мунипова и Юрия Васильева.

Кто же знал?

Действительно, кто мог это знать? Кто мог знать, что среди людей, связанных со спортом, в кого ни ткни — попадешь или в бандита, или, на худой ко­нец, в его жертву.

...Полдня я потратил на разъезды. Съездил в Олимпийский Комитет, в Федерацию хоккея, в Спорт-

комитет. Допросил всех, кого мог. Просмотрел кучу документов, кое-что изъял... Но ничего мне все эти усилия не принесли. Было такое впечатление, что существует какой-то заговор молчания у сотрудни­ков спортивных организаций. Никто ничего не знал, как будто не их начальников укокошили.

А еще я заметил, что в этих учреждениях цари­ло какое-то возбуждение. Судя по всему, об убий­ствах уже начали забывать — еще бы, на повестке дня стоял новый вопрос, гораздо более важный. Кто будет новым шефом?

В конце концов я плюнул и пошел в прокурату­ру. Расспрашивать их все равно было без толку.

30 сентября 1997 года

9. 30 по восточному времени США

Нью-Йорк,

Парк-авеню

«...Как сообщают российские информационные агентства, вчерашняя автокатастрофа хоккейной команды «Нью-Йорк вингз», которая, как известно, выиграла в этом году Кубок Стэнли, повлекла за со­бой человеческие жертвы. Погибли два хоккеиста, еще двое находятся в тяжелом состоянии. Сравни­тельно легко пострадали человек, встречавший хок­кеистов в аэропорту, и известный в хоккейных кру­гах русский нападающий Павел Бородин, который был за рулем автомашины. К сожалению, российс­кие власти сильно ограничили доступ журналистов к информации об этой аварии. Однако тот факт, что расследованием причин катастрофы занялась Гене­ральная прокуратура России, и упорно циркулиру­ющие в Москве слухи о якобы обнаруженном в лесу трупе водителя автомобиля позволяют сделать вы­вод о криминальной подоплеке этого происшествия. Независимые эксперты утверждают, что...»

Патрик Норд с силой нажал кнопку пульта дис­танционного управления и швырнул его на неболь­шой стеклянный столик перед креслом. Пульт сколь­знул по гладкому стеклу и упал на пол. Экран телевизора погас, и комментатор CNN исчез. Норд вскочил с кресла и зашагал по своему огромному кабинету на сто пятнадцатом этаже известного нью- йоркского небоскреба «Уорлд трейд центр».

Он был в бешенстве. Его любимое детище хок­кейная команда, практически погибла! Причем, на­верняка катастрофа подстроена. Если не хуже... Иначе как объяснить тот факт, что Бородин сидел за рулем? Нет, конечно, это очередная атака.

Глупо, глупо, глупо! — воскликнул он, обра­щаясь к Статуе Свободы, маячащей в голубой дым­ке за гигантским окном, заменяющим собой одну из стен. — Угробить машину для печатания денег! Дураки!

Однако Норд прекрасно понимал, что его про­тивники далеко не дураки. И что ставки в этой игре неизмеримо больше, чем то, что ему удалось зара­ботать с помощью команды. Хотя и для него это было далеко не основным заработком.

Норд распечатал новую пачку сигарет и поломал три штуки, прежде чем ему удалось вытащить не­поврежденную. Он закурил и тут же закашлялся.

Эх, если бы он находился в Москве! Может, тог­да удалось бы что-нибудь предпринять. Или разуз­нать подробности. Хотя, скорее всего, было уже поздно. Слишком поздно...

«Норд», как известно, в переводе означает «се­вер». А в Астрахани, где Валера Мунипов провел свое детство и отрочество, нордом называли силь­ный холодный ветер с моря. То есть дувший с про­тивоположной стороны света, а именно с юга. Объяс­нить этот парадокс никто не брался. Ну Норд и Норд, какая разница.

Подобные вопросы никогда не занимали Валеру. У него были другие заботы.

Например, рост. То ли мать его недокормила в детстве морковкой, то ли по какой генетической при­чине — только в семье Муниповых, где все в общем-то обладали нормальным средним ростом, Ва­лера уродился каким-то плюгавым.

Ты мой маленький, — говорила ему мать, и все вокруг понимали эту сакраментальную фразу буквально.

Клоп! — называл его старший брат, а потом, что было особенно обидно, и младший, Жора, ко­нечно, когда подрос.

Шпингалет, — дразнили его в классе маль­чишки. А девочки-акселератки, похоже, вообще не замечали вертящегося где-то под ногами Валеру. Да и лица его они сверху не видели — только копну черных, как антрацит, жестких волос.

Отец — капитан ВВС — совсем ничего не гово­рил, только грустно поглядывал на неудавшегося отпрыска...

В таких условиях люди часто получают душев­ные травмы, у них развивается комплекс неполно­ценности, они замыкаются. Иногда постоянные на­смешки окружающих приводят даже к суициду.

Но с Валерой Муниповым ничего такого не про­изошло. Он даже не стал самоутверждаться, пить литрами морковный сок, часами висеть на турнике или носить высокие каблуки. Он не стал никому ни­чего доказывать. Он просто-напросто как-то раз на перемене взял особенно приставучего обидчика за шиворот и пояс и выбросил в окно. Это был первый этаж, а внизу находилась куча песка, так что тот не пострадал. Но зрелище разбиваемого окна, летящих вниз осколков и особенно дикий взгляд Валеры из- под черных бровей навсегда запомнились всем при­сутствующим. С тех пор Мунипова зауважали.

Он не стремился стать лидером — статус этот ча­сто оказывается хлопотным и обременительным. Он не входил ни в одну из школьных компаний, ни в одну уличную банду, каких в Астрахани полно, у Мунипова практически не было друзей. Но везде его принимали как своего — может, потому, что, только лишь взглянув в его глаза, каждый пони­мал, что это не пешка и не «шестерка». Это лич­ность, с которой нужно быть поосторожнее.

Личность, которая может быть опасной.

После окончания школы Валера некоторое вре­мя болтался без дела, а потом загремел в армию. В самый первый день, когда Мунипов приехал в учеб­ку, к нему вразвалку подошел Волоха — гроза всех новобранцев. Валера как раз отдыхал с дороги на своей койке.

Так, шибздик, — сказал Волоха, — быстро встал и пошел мыть пол в клозете.

Валера даже не повернул голову.

Эй, ты что, глухой?

Ответа не было.

Ага, — радостно засучил рукав гимнастерки Волоха. — Щас я тебе...

Волоха даже не понял, что произошло дальше. Только через секунду он валялся в проходе между койками, безуспешно пытаясь восстановить дыха­ние. А над ним стоял Мунипов и смотрел. Так смот­рел, что по коже мурашки бежали. Наблюдавшие эту сцену «деды» почему-то отказались вечером де­лать ему «темную».

Так Валера Мунипов удостоился чрезвычайно ред­кого в армии титула — «дед со дня призыва». Этот статус давал многие преимущества, которыми, впро­чем, Мунипов почти не пользовался. Он никогда ничего не требовал, не ругался и не колотил «чер­паков». Только лишь посмотрев на него, в его чер­ные зрачки, они сами отправлялись делать все, что нужно.

Вернувшись из армии, Валера не пошел в инсти­тут — корпеть над учебниками казалось ему бес­смысленным.

Вместо этого он решил заняться икрой.

Черная икра в Астрахани примерно то же самое, что пуховые платки в Оренбурге, стекло в Гусь-Хрус- тальном или охотничье (а сейчас уже и все осталь­ное) оружие в Туле. Половина населения города заня­та производством и сбытом. Причем так было всегда. И даже во времена юности Валеры Мунипова.

«Заняться икрой» для астраханца означало бла­гополучие, уважение, машину, домик на дачном уча­стке и, учитывая тотальный дефицит продуктов на излете брежневских времен, хорошее питание вза­мен опостылевшей примерно так же, как таможен­нику Верещагину из «Белого солнца пустыни», икры.