Демидовы: Столетие побед - Игорь Юркин

С появлением на Урале представителей Берг-коллегии Демидов оказался в положении, от которого давно отвык. За полтора с лишним десятилетия, проведенных им на Урале, он сумел поставить себя так, что ничьих указов, кроме именных царских, не слушался[248] (исключая, конечно, тех более низкого ранга распоряжений, которые его устраивали). Заводчик чувствовал себя на своих землях едва ли не полным хозяином (Геннин: «…до сего времени никто не смел ему, бояся его, слова выговорить, а он здесь поворачивал как хотел»[249]). И намерен был так же чувствовать и так же вести себя впредь. Но горные чиновники и специалисты, среди них Татищев, исполняя данные им инструкции, заметно ограничивали и его свободу, и в известной степени прибыли.

Татищев занялся улучшением положения и расширением старых казенных заводов, подбором мест для строительства новых, попытался добиться большего порядка в рубке лесов, в отведении рудных мест. Все это косвенно, а нередко и непосредственно противоречило интересу Демидова. Не могло понравиться ему и вводившееся Берг-коллегией налогообложение частных заводчиков. «Ему ж досадно было, — свидетельствует Геннин, — что Татищев стал с него спрашивать от железа десятую долю, которую во всем свете промышленики монарху своему должны платить»[250]. Как бы не видя, что «Демидов делал, что он желал», Татищев действовал в системе координат, в которой право вершить судьбами промышленного района было предоставлено обербергамту.

Демидову предстояло его или «переубедить», или ему подчиниться.

Сначала он попробовал переубедить. Подробности того, как Демидов «подъезжал» к Татищеву, отсутствуют, но разбиравший позднее это дело Геннин знал достаточно, чтобы не сомневаться: он вполне определенно пишет, что тот «денгами не мог Татищева укупить»[251].

Не укупив, Демидов начал войну Ближайший сподвижник Татищева Блиер в доношении Геннину от 15 декабря 1722 года рассказывает о ней такими словами:

«…И в бытность нашу, имея в разныя времена, терпели мы от Демидова многие противности в делех его величества, и срамныя на писмах и на словах поношения и обиды. И хотя, по прозбе нашей, указом из Берг-коллегии велено всем здешним промышлеником быть под ведением нашим и указом повиноваться, но он не токмо наши посылаемыя указы, но и приеланныя от коллегии презирал, и по оным иногда и не ответствовал, а когда ответствовал, представлял разныя непотреб-ныя отговорки, о чем мы многократно коллегии доносили. Оной же Демидов, видя нас презренных, более нас поносил и указом противиться начал…»[252]

Далее Блиер сообщает факты «противностей» заводчика — те же, о которых в коллегии знали от Татищева. Не позднее января 1722 года в ней знали и то, что Демидов на него жалуется (или намерен пожаловаться). В начале года Татищев сам собрался в Москву. Здесь в марте у него состоялась встреча с Петром. Вскоре, в апреле, царь переговорил с Демидовым. Содержание этих бесед неизвестно, но о нем нетрудно догадаться. Татищев был отстранен от исполнения своих обязанностей[253]. Расследовать демидовские жалобы на него (не наоборот) было поручено только что произведенному в генерал-майоры Вили-му Ивановичу Геннину (Георг Вильгельм де Геннин), посланному в Сибирь независимо от Берг-коллегии.

Геннин приехал в Кунгур 2 октября 1722 года[254]. Призвав Демидова, потребовал подать письменный перечень обвинений. Демидов поначалу отказался, сославшись на то, что неграмотен и вообще не ябедник. Геннин настаивал: если письменных обвинений подано не будет, то и расследовать он ничего не станет и это выйдет Демидову боком: окажется, что Татищев оговорен напрасно. Демидов жалобу подал, но она содержала всего два пункта. Прочие претензии он снял, то ли не надеясь их доказать, то ли опасаясь разбирательства, которое могло вскрыть что-то для него нежелательное.

Первое обвинение касалось ограничений, якобы чинившихся Татищевым доставке на демидовские заводы хлеба. Татищев учредил на дорогах заставы, там стали брать пошлину, которой прежде не бывало, и, утверждал Демидов, облагать торговцев дополнительными поборами. Геннин быстро выяснил, что Татищев установил пошлину абсолютно законную, а эпизодическое лихоимство персонала застав — личное их злоупотребление положением. Введенную капитаном практику генерал закрепил.

Вторая претензия Демидова к Татищеву состояла в том, что он изгнал заводчика с пристани на реке Чусовой, которую тот сам построил и к которой сам проложил дорогу. Тем самым — затруднил формирование железных караванов и задержал их отправку. И с этим все оказалось между «не совсем так» и «совсем не так». Демидовская пристань стояла на государственной земле, основана была еще до Демидова, дорогу к ней делали не демидовские работники. Если что расчистил Демидов — то так, «малые кустики». По приказанию Татищева на пристани действительно поставили казенный амбар, но на краю, так что Демидова при этом не вытеснили — только потеснили. Геннин, не усмотрев и в этих действиях Татищева нарушений, пошел навстречу Демидову: новое казенное строительство перенес от пристани выше по реке, при этом в письмах в Кабинет и государю предлагал за ним (Демидовым) эту пристань закрепить.

Таким образом, те немногочисленные факты в обвинениях Демидова, которые подтверждались, не являлись ни преступлением, ни ошибкой, ни оплошностью. Татищев действовал по закону, преследуя при этом исключительно государственный интерес, каким его рисовали данные ему инструкции. Другое дело, что перечисленные претензии Демидова можно было разрешить, что называется, «в рабочем порядке», не привлекая для разбирательства генерала. Было очевидно, что ни одна из сторон конфликта не испытывала особого желания к сотрудничеству. Не испытывал его Демидов, не готовый к уступкам и жертвам, исключая разве что умеренные затраты, связанные с необходимостью «укупить». В личном списке одержанных им побед над чиновниками был памятный эпизод, в котором он сумел сместить верхотурского воеводу (Алексея Калитина). А ведь было это в самом начале его прихода на Урал. Ужели сейчас, когда его, крупнейшего заводчика России, могущество неизмеримо усилилось, он должен был прогнуться под какого-то капитана? Но также не испытывал желания искать компромиссы и этот капитан, упрямство которого питала идея служения царю и отечеству. Ему не хватило гибкости, которой обладал, как показало дальнейшее, Геннин? Верно, но это не преступление.

15 февраля 1723 года Геннин послал в Петербург два пакета. В одном находился рапорт Кабинету, содержавший в приложении копии документов, в которых сотрудники Татищева обличали происки Демидова (в том числе и доношение Блиера, фрагменты которого мы цитировали). Во второй были вложены выписки из дела и послание государю, в котором коротко, в нескольких пунктах, Геннин излагал свое мнение по поводу того, что произошло между Демидовым и Татищевым. По Геннину получалось, что Демидов, «мужик упрям», недовольный попыткой взять его под контроль, обвинил Татищева фактически безосновательно. Ничего, что могло бы бросить хоть малейшую тень на Татищева, Геннин не нашел. Убедившись в профессиональных качествах Татищева, он лелеял надежду привлечь его, оклеветанного и отстраненного, хотя бы к текущей работе. Но осознавая, что противопоставление чистого, аки ангел, капитана царскому любимцу выглядит не вполне убедительно, попытался убедить корреспондента… в личном нерасположении к Татищеву: «Того ради вашему величеству… как отцу своему объявляю: к тому делу лутче не сыскать, как капитана Татищева, и надеюсь, что ваше величество изволите мне в том поверить, что я оного Татищева представляю без пристрастия, не из любви или какой интриги или б чьей ради прозбы. Я и сам ево рожи колмыцкои не люблю, но видя ево в деле веема права и к строению заводов смышленна, разеудителна и прилежна»[255].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});