Возвращение в Панджруд - Андрей Волос

Эта весть мгновенно разлетелась, вызвав новое смущение в народе.

— Чтоб тебя! — юный эмир рычал таким голосом, что обмирали видавшие виды гулямы-гвардейцы. — Рубите его! Ломтями рубите!

Примерно тысячью кусков Абу Бакра разбросали у городских стен — на радость птицам и шакалам, — и последнее действие, слава Аллаху, произвело среди жителей славной Бухары окончательное успокоение.

Что касается братьев, то дня через три, когда улеглось возбуждение, Назр призвал их к себе.

Он сидел на возвышении, а они понуро стояли внизу. Самым удрученным выглядел десятилетний Хасан.

— Ты чего такой? — с усмешкой спросил эмир.

Хасан сердито мотнул головой.

— Тебе Мансур обещал что-нибудь? — догадался Назр.

Хасан смотрел в пол, ковыряя ковер мыском сапожка.

— Обещал?

— Обещал...

— Что обещал?

— Обещал начальником сарбазов сделать...

Эмир расхохотался.

— Ну и правильно обещал! Будешь начальником сарбазов. Ну, не сейчас, конечно, а лет через десять. Согласен подождать?

— Согласен! — просиял тот и тут же усомнился: — А точно?

— Точно, точно...

С мальцом Ибрахимом и вовсе было просто. А вот с Мансуром...

Проведя с ним несколько мирных бесед, Назр почувствовал, что краткое возвышение не прошло для брата бесследно. В нем поселилась змея — маленькая черная змейка. Год за годом она будет сосать его сердце, напоминая то, что было, и нашептывая то, что могло быть. Она будет пить его кровь, пропуская через себя, и когда вся кровь брата Мансура почернеет...

— Поедешь в Самарканд, — со вздохом заключил Назр. — Там будешь жить.

Мансур провел в Самарканде четыре года и, как говорили, все это время очень тосковал. Потом уехал в Пешавар и там умер.

Что же касается изменника Ай-Тегина, то он, дожидаясь в темнице казни, способ которой еще не был придуман Назром, не терял времени зря: пробуравил железным гвоздем толстенную стену и ушел куда-то в Хиву с небольшим отрядом своих приближенных.

Деятельность Назра. Рудаки приехал в Бухару. Встреча с Шейзаром

С тех пор прошло лет двадцать.

Эмира Назра давно уже никто не называл молодым эмиром, и никто еще не знал, что впоследствии он будет прозван Счастливым. Все эти годы судьба его разворачивалась, как разворачивается розовый бутон — лепесток за лепестком. Каждый следующий подтверждал, что расцветает судьба не землекопа и не крестьянина, не купца и не воина, не ткача и не священника, не лекаря и не книжника, не придворного и не палача, а самого настоящего бухарского эмира, то есть человека, владычествующего с простым и ясным убеждением: в пределах благословенного Хорасана, чудного Мавераннахра и достославной Бухары все эти мелкие черви — землекопы, крестьяне, купцы, воины, каменщики, ткачи, медники, муллы, лекаря, книжники, придворные, стражники, рудокопы, обмывальщики трупов, огородники, хлебопашцы, вышивальщики, конюхи, мясники, писцы, гадатели, мастера по выделке ослиных седел, рассказчики божественных историй, продавцы гранатов, ювелиры, сапожники, оружейники, гончары, серебряных дел мастера, разносчики воды, чтецы Корана, портные, судьи, кожевники, перекупщики, певцы, штопальщики, резчики алебастра, прачки, потомки святых, бабки-повитухи, еврейские красильщики, единственно умеющие придавать ткани синий цвет, банщики, хаджи, мыловары, мойщики бараньих кишок, что идут на струны для чангов, вязальщики циновок и даже та женщина, что построила мечеть на деньги, заработанные продажей портянок, шерсть для которых она собирала с колючек в степи, где паслись чужие овцы, — вообще все, все, все! — копошатся лишь по его воле и с его позволения.

Единственное, что отличало Назра от иных, это некоторые странные, несвойственные, как правило, эмирам склонности, унаследованные им от регента Джайхани. Назр любил, бывало, умственно поговорить о вещах отвлеченных. При этом, желая потолковать о божественном, чурался исламских теологов, резонно полагая рамки родимой веры тесными для этих разговоров. Зато с удовольствием склонял ухо к христианам и последователям Будды, а также к евреям с их путаными рассуждениями. Веротерпимость его достигала таких высот, что, возвращаясь к правилам своего славного деда, он позволил построить у самых стен Бухары несколько христианских храмов, индийских капищ, а неподалеку от столицы, в Рамтине — еще и китайскую пагоду.

Правда, все это делалось отчасти в пику арабам — арабской вере, арабскому языку, арабскому влиянию, арабским чиновникам, то и дело наезжавшим из столицы халифата.

— Мы — правоверные мусульмане, — любил повторять эмир. — Но над могилой моего деда, великого эмира Исмаила Самани, сооружен мавзолей в виде храма зороастрийцев. И уже никто и никогда его не перестроит.

Он даже вернул на место Базар идолов. Среди духовенства это вызвало ропот и чуть ли не возмущение. Назр не стал усмирять их силой, а, напротив, мирно велел явиться к нему всех настоятелей мечетей.

— Если призадуматься, царь Мох — наш прародитель, — толковал эмир, сидя на золоченых подушках перед угрюмо поглядывающими на него имамами. — Неужели можно вообразить, что великий царь устроил этот базар без благого умысла? Все плотники и ваятели целый год выделывали идолов, а в назначенный для торга день выставляли на продажу. Каждый, кто потерял своего идола или у кого он пришел в ветхость, мог прийти и купить себе нового... Потом на этом месте было капище огнепоклонников. И лишь много позже мусульмане, слава Аллаху, усилившись, построили на этом месте мечеть. Аллах велик, но стоит ли нам забывать о своих предках? — вопрошал Назр, грозно оглядывая имамов. — Разве растет дерево без корня?

В конце концов мечеть так и стала называться — мечеть при Базаре идолов. А потом и еще проще: Мечеть идолов, и дело с концом.

Двор тоже отличался от иных. Интриги интригами — это как всюду.

Зато нигде не встретишь столько ученых, столько поэтов, как в Бухаре при благословенном троне Назра Саманида.

Балами, весь род которого на протяжении многих десятилетий славился своей просвещенностью, исподволь подпитывал во властителе соответствующую разновидность тщеславия. Дорогой Назр, твой двор — все равно что звездный небосклон ясной ночью. Где еще бывает такое, чтобы одна звезда то и дело затмевала другую? Герат? — оставьте! Герат просто большой кишлак, а тамошний наместник, твой двоюродный брат, просто неотесанный чурбан, которого интересуют только девки да кувшин с вином, — разве нет? посмотри на его нос. Хива? — смешно говорить, тамошний двор — собрание хмурых анальфабетов с немытыми пятками. Багдад? — ну разумеется, Багдад может с нами поспорить... но что вы хотите — резиденция халифа, повелителя правоверных. Багдад в силах соперничать с Бухарой, несомненно, дорогой Назр, — но благодаря твоему вниманию к людям просвещенным, благодаря твоим милостям и поддержке их деятельности Бухара тоже может соперничать с Багдадом! Покровительство, которое ты оказываешь поэтам и ученым, едва ли не более значительно, чем то, что прославило Харун ар-Рашида. Да, конечно, ты скажешь: как же, а халиф Мамун, верный друг свободолюбивых философов и искателей истины? — он тоже много сделал для просвещения. Да, отвечу я тебе, дорогой Назр, да! — вы похожи с ним. Но что же в этом удивительного? — не забывай, что Мамун был персом по матери.