Солнце полуночи. Новая эра - Андрей Дашков

(Издевательский голос Низзама раздался внутри его черепа: «А вот это уже смешно. Пробирочные ублюдки рассуждают об утрате человечности!»)

Последние сомнения исчезли, растворившись в бесконечном, самоуничтожающем презрении. Проходя мимо старинного зеркала, Мегрец посмотрел на свое ненавистное лицо, обезображенное, по его мнению, слишком пухлыми губами («фамильная» черта? Вот и у Девы из кошмара такие же…). Это было лицо ребенка — причина, по которой не все и не сразу принимали Школьника всерьез. Но теперь и это уже не имело значения. Наступало время, когда будут сброшены маски и мир предстанет в безжалостном свете, озаряющем последнее столкновение.

* * *

Получив знамение в сновидении, клон Мегрец не медлил. То безликое, чему он противостоял, наконец выдавило из своей электронной матки нечто определенное — исполнительный орган, живое орудие возмездия, СУЩЕСТВО.

И в который раз клон убедился в том, что Низзам его не обманывал. Он хорошо помнил все дни и ночи, на протяжении которых шейх Тарика оттачивал на нем свое зловещее чувство юмора. Мегрец хранил в памяти каждое слово учителя, хотя ему было тогда всего около двадцати лет, а лицо и тело соответствовали двухлетнему возрасту. Он даже побывал на экскурсии в Мегиддо и осмотрел окрестности. То, что он увидел, слегка его разочаровало. Мегиддо оказался ничем не примечательной захолустной дырой. Как говорил Низзам, «матч состоится при любой погоде, и, сдается мне, у одной из команд будет огромная фора».

* * *

(— Когда?

— Ты получишь знак.

— Какой знак?

— Узнаешь… в день разборки возле Мегиддо.)

* * *

Теперь Мегрец понял, что для этого вовсе не обязательно идти в Мегиддо. Каждый получает свое в положенный срок и в положенном месте. Иногда это фатальное «место» — Мегиддо — находится в темноте за глазными яблоками.

Еще не факт, что ему грозило физическое уничтожение. Может быть, произойдет всего лишь последнее искажение, которое сделает его счастливым. Кому, как не воспитаннику Низзама, было знать об этом?

И вот он дождался. Мегрец предвидел, что в его решающей схватке не будет ничего великого или торжественного. Он тихо пойдет ко дну, а перед тем вдосталь наглотается того, в чем приходится плавать. Он был существом, предназначенным для принесения в жертву «во имя цивилизации». Но эта цивилизация всегда останется чуждой ему…

То, чего он ждал, приближалось с левого берега реки. Мегрец не знал точно, как будет выглядеть орудие Мозгокрута (оно могло оказаться чем угодно — от неизвестного вируса до психотронного излучателя размером с Тадж-Махал, который проделает брешь в Блокаде. Но скорее всего, это будет нечто человекообразное в плаще священника). Зато клон знал, что творилось в городе в последнее время. Почти все соло — бывшие и действующие — уже уничтожены. Контрмеры, предпринятые Ассоциацией, охранкой и губернаторской гвардией, оказались неэффективными и привели к еще большему кровопролитию. Дауны становились неуправляемыми. Кто-то «лечил» их страхом. Мозгокрут прекратил трансляцию нейтрализующих ТВ-программ. Сверхъестественные вещи происходили практически ежедневно. «Дикие» плясали на трупах.

Люди и раньше убивали друг друга. Даже слишком часто. Но для этого имелась хотя бы одна причина. В этом была логика, смысл, выгода. Без всяких видимых причин убивали только сумасшедшие, которых было не так уж много — следствие некой допустимой социальной энтропии. Однако теперь все изменилось…

Думая об этом, Школьник смотрел, как его люди готовятся к отражению нападения. Если то, что болтают о Черном Дьяконе, верно хотя бы наполовину (а сомневаться в этом не приходится), то все потуги «Сплавщиков» защитить себя совершенно бессмысленны. Им придется иметь дело с продуктом самого «Абраксаса» — с глюком высшей степени достоверности…

Клон вышел на палубу. Он казался жалким самому себе. Безоружный ребенок, единственной надеждой которого оставалась способность искажать реальность, а единственным средством избежать пытки — генетическая бомба.

Но сейчас он был бессилен, как в кошмаре. Тело сделалось непослушным и неощутимым. Он тщетно пытался вызвать движение среды, электромагнитный шум, слиться с реликтовым фоном… Он успел почувствовать только, как внутри у него начал образовываться РОЙ. Затем трансформация была прекращена извне.

Подвергнутый парализующему влиянию, он увидел машину, которая бесшумно возникла из серого тумана, стелившегося по набережной. Это была не ревущая зверюга Жвырблиса, не шелестящий шинами лимузин Нельсона и не «Кристина» Ролли ЛеБэя, рыскавшая по дорогам другого континента. Это была старая рухлядь векового возраста, вызывавшая какой-то клаустрофобный озноб. Слишком узкие стекла и чересчур зализанные очертания. Тусклый свет сочился из-под днища. Внутри тесного и тоже слегка подсвеченного салона были различимы два человеческих силуэта на заднем сиденье. На месте водителя никого не было.

Внезапно передняя часть машины начала превращаться в лицо «матери» из последнего сновидения Мегреца. Бампер выпятился, словно чувственная и порочная нижняя губа, а край радиаторной решетки сделался злой и узкой верхней. Сама решетка распалась надвое, обнажая в улыбке никелированные вставные зубы. Мертвые фары-глаза выглядели как потухшие окурки. Лобовое стекло утратило прозрачность, и его поверхность, приобретавшую цвет слоновой кости, избороздили глубокие горизонтальные морщины. Гипсовая маска слепо уставилась в рассветное небо, а затем последовало почти мгновенное обратное превращение. Дурацкая шутка, чуждая всякой логике…

Мегрец считал, что он один был жертвой чужой игры, но в этом он ошибался. Его люди вели себя как круглые идиоты. Решающая схватка получилась очень короткой, сопротивление — смехотворным. Когда клону уже казалось, что все закончится без единого выстрела, «Сплавщики» вдруг открыли беспорядочный огонь. Через пару секунд они были мертвы. Испарены, превращены в плазму, разложены на составляющие. Школьник очутился в центре скульптурной композиции из пепла. Катера с шипением шли ко дну, словно раскаленные утюги. Невидимый смерч сметал с набережной человеческие фигурки…

Клону не надо было объяснять, что это значит. Черный Дьякон аккумулировал чудовищное количество энергии. Когда огненный шквал пронесся мимо, Мегрец увидел ЕГО.

Блестящая черная фигура с белым пятном вместо лица медленно двигалась вдоль чугунной ограды набережной к тому месту, где ступени каменной лестницы спускались до самой воды. Влажная гранитная стена обозначала границы ловушки, в которую Школьник загнал себя сам.

Дьякон не спешил; в каждом его жесте была неотвратимость. Время уже не являлось определяющим фактором — таким, как энергия. Там, где лучи света из фар «победы» падали на воду, образовывался пар.

Дьякон спустился к реке и на мгновение слился с полосой искусственного тумана.

Потом Мегрец, которого охватило необъяснимое оцепенение, увидел, что фигура в блестящем плаще приближается к нему. Едва слышный плеск воды сопровождался новым звуком. Бледное лицо появилось на фоне темной струящейся полосы. В этом не было ничего особенно жуткого, если забыть о многометровой толще податливой и зыбкой среды, отделявшей баржу от берега.

Мегрецу захотелось вырвать или хотя бы закрыть свои глаза, однако его восприятие уже было непоправимо изменено.

Дьякон шел к нему по грязной речной воде.

Мозг клона был занят отчаянными спекуляциями. Он создавал иллюзии, пытаясь убедить себя в том, что Дьякон наступает на сверкающие льдины, треснувшие зеркала, которые издавали тот необычный звук, напоминавший отдаленный колокольный звон. При этом Мегрец понимал (почти понимал), что нет никакого льда, никаких зеркал и, скорее всего, уже нет и самой реки. Он знал эти чертовы фокусы, но сейчас они были ему абсолютно недоступны.

Рябь возникла вокруг черной фигуры; внизу дрожали разбитые отражения, как будто из-под плаща струился ледяной ветер…

Вначале клон увидел бледные кисти со следами вырванных ногтей, и только потом изображение лица приобрело резкость. При других обстоятельствах оно могло показаться каким угодно — невзрачным, мертвенным, стандартным, каменным, мрачным, даже красивым, — однако сейчас в нем не хватало некоего главного элемента, и от этого его образ распадался, любое впечатление через мгновение становилось ложным, любая оценка ничего не стоила. Лучше бы Дьякон был слепым, или безносым, или пораженным проказой — за всякий дефект можно было зацепиться рассудком и выпестовать свое отвращение. Здесь же Мегрец столкнулся с чем-то совершенно неописуемым и абсурдным — вроде ветра, дующего в безвоздушном пространстве.

Впрочем, он не осознавал даже этого. Черный Дьякон навис над ним блестящей скалой, с которой потоками стекала речная вода. Но на палубе не оставалось мокрых следов… Мегрецу плащ священника уже не казался абсолютно черным. Клон «увидел» зеленоватое свечение, пробивавшееся изнутри, — такое же, как излучал кузов «победы», — и почувствовал радиацию.