Кузьма Минин - Валентин Костылев

— Не по роду возвеличивает его Кузька… Меры не знает, — поддакивал ему Биркин.

С берега доносился рев толпы, пугая воевод. Что делать?! С народом идти заодно — значит терять своих покровителей, польских вельмож, против — невозможно, убьют. Остается лицемерить, подделываться.

IX

Лениво занималась заря.

У Земской избы всю ночь горели костры, толпился народ.

На днях был новый земский сход. На этом сходе Минин потребовал, чтобы каждый нижегородец давал в ополченскую казну одну треть своего имущества. Не мало было споров. Решили взыскивать с каждого дома по одной пятой, а Минину дали наказ: «…страх на ленивых налагать, продавать дворы нерадивых».

Теперь он сидел за столом в Земской избе, опустив отяжелевшую голову на руки, и следил исподлобья за подсчетом приносимого в избу добра. Дьяк Юдин без устали скрипел пером. Несколько женщин осторожно разбирали описанное: ризы, золотые серьги, ожерелья, пуговицы от кафтанов, золотые и серебряные монеты, кованые ларцы, нательные кресты, братины и многое другое.

На воле около Земской избы Гаврилка подбадривал дрожавших от голода своих земляков, таких же, как и он, мирских разоренцев и бобылей. Еще днем их вооружили на воеводином дворе пищалями и бердышами. В сермягах, в вывороченных мехом наружу полушубках, в портах из войлочного сукна, в треухах и бараньих шапках, они робко поглядывали кругом, слушая Гаврилку. А он, заломив шлем на затылок, расхрабрился, кричал полным голосом:

— Гей, вы, соколы! Шилды, балды, закоулды — по-поляцки да по-немецки, а по-нашему «кровопивца и злодея, со двора тебя сгоню». Малая птичка воробей, да и та клюется, а мы и вовсе…

Он выхватил из ножен громадную саблю. Ребята попятились. Сталь блеснула весело. Гаврилка с видимым удовольствием любовался ею.

— Стоять будете у рогаток на Муромском выезде и в иных местах. Никого никуда! Прибывающих — в Земскую избу. Воевода вздумает бежать, и его не пускайте. Замышляют иные уйти из Нижнего… Берегитесь передатчиков! Бежать будут — бейте их, а в поле — ни-ни!

Гаврилка проверил стрельбу из пищалей:

— Слушайте, ребята-молодцы!

— Фурни пять на лопасть![43]

— Виль бухальцем на сторону![44]

— Торни к ноге дюже![45]

— Широким кверху: положь на плечо могучё!

— Сними с могуча плеча!

— Повернись боком!

— Открой пальцем корытцо!

— Ударь по лопатице!

— Взводи кочетки!

— Щелкни вдруг!

— Пяться назад!

— Виль вперед!

Эхо гулко повторяло команду Гаврилки, замирая в оврагах Парень бегал вокруг смолян, волновался, поправлял их, толкая под локти, ворчал, озабоченно посматривал в сторону Земского двора. Там его дожидались другие: балахнинские бобыли.

А завтра подойдут чуваши из Чебоксар. Народ валом валит в Нижний со всех сел и починков. В глухих лесах тоже зашевелились. Не так давно осаждавшая Нижний, по наущению самозванца, мордва известила, что и она пристает к ополчению. Мордовские старосты просили прощенья, каялись в своей ошибке. «Тогда лишь мы будем сыты, — говорили они, — коль будем с вами заодно».

В то время, когда Гаврилка, рассердившись на непонятливость одного из своих ратников, стал кричать: «Башка белужья! Сбитень!», из Земской избы вышел Минин. Высокий, в коротком бараньем кафтане, в сапогах из бычьей кожи.

— Буде! Устали, поди? — приветливо крикнул он. — Такое дело, братцы! Все препояшемся на брань! По засекам, по дорогам и стежкам — охрану держите крепкую. А буде у застав воинские люди объявятся, бейте тревогу, подымайте посад! На вас надежда! А теперь подите в избу! Возьмите хлеба с собой на засеки. Ортемьев, снаряди их!..

Перегоняя один другого, побежали смоляне в Земскую избу. К костру подошел стрелецкий десятник.

— Кузьма Минич! Воевода не пускает нас обучать земских людей.

— Многое гибнет в борьбе родоначалия и честолюбием разрушается… Бей вторично князю челом: Минин просит отпустить стрельцов!..

Стрелецкий десятник подался назад, пораженный властным, суровым голосом Кузьмы.

Минин сел на бревно у костра, а стрелец побежал в кремль. Вчера только нижегородские городовые дворяне и купцы слезно клялись перед крестом и евангелием идти со всем народом заодно, сегодня некоторые уже начали колебаться, замкнулись в своих теремах и в Земскую избу не показываются. И кто же первый? Сам нижегородский воевода. Вчера богу молился якобы о спасении Москвы, сегодня не пускает стрельцов помогать ополчению, преградил дорогу в город крестьянам-беглецам из барских вотчин, велит возвращать их обратно вотчинникам. Не зря князь чин окольничьего от короля получил, не зря приходится родственником Михайле Салтыкову!

Пожарский тоже не едет. Были у него нижегородские ходоки Мосеев и Пахомов, приговор народа передали, а он отказывается. Звенигородский и Иван Биркин радуются этому. Надеются, что их изберут.

Ночь уходит, бледнеют края небосвода. В предрассветной тишине — скрип полозьев и крики возниц… Минин поднялся, вглядываясь в темноту. Прислушался. По съезду двигалась толпа. Раздавался женский плач, причитания юродивого. Везли колокол, снятый в Печерах с согласия архимандрита Феодосия, колокол уже треснутый, негодный для службы.

— Гляди! Гляди! — подскочил к Минину с кулаком неизвестный чернец. — Так-то ты спасаешь веру?!

— Чего ради непорочное ввергаешь в бесчестие! — вопила кликуша. — Горе нам! Горе!

— О грехе помысли, Косма! — подняв сучковатую клюку, кричал полуобнаженный юродивый. — Господь бог разгневается на нас!..

Минин оттолкнул его, поспешив к коням, которые выбивались из сил, таща колокол в санях по окаменелой от холода глине.

— Ну-ка, православные, сюда!.. — Кузьма уперся обеими руками в колокол.

Несколько парней подошли к саням, навалились сообща на колокол.

— Ой, Косма, Косма!.. Не к добру твоя прыткость! — вздыхал около Минина седой старик, помогавший сталкивать сани. — Не того мы ждали, не того…

— Дядя Исай, и ты? Чего боишься?! — сказал Минин. — Не первые мы. Вспомни царя Василия, Иоанна, Бориса!.. И они снимали колокола. Цари не видели в том зла. Держись своего! Не сворачивай!..

— Своего?! — горько усмехнулся старик, — У кого ныне «свое»? Отнимаете свое-то… О владычица, прогневалась ты на нас!.. Дождались…

Причитывая, старик с силой упирался, как и другие, в колокол. Бронза[46] жгла стужей. Коленки бились о санную раму. Ноги цеплялись за обледенелые камни и бугры. Было тяжело, а он шел, напирал на колокол, как и другие.

— Не слушай слабых! Разум делай хозяином своим, — сказал Минин.

Старик умолк, ошеломленный властными речами Минина. Мог ли кто думать, что Минин будет таким?!

Колокол подвезли к литейным ямам близ Благовещенской слободы на набережной. В земляных стенах ям, вырытых по приказу Минина, на прошлой неделе было выложено из камня пятнадцать печей, прочных, связанных железом, снаружи и внутри. Они были тщательно вымазаны салом. Печи плотно прикрывались поднимавшимися и опускавшимися железными дверцами.

На дне ям громоздились кучи мели, куски ранее привезенных битых в пожар колоколов.

Рожком, висевшим на груди, созвал Минин своих помощников, вологодских литцов и котельников. Приволокли бревна, доски и толстые мочальные канаты. Спустили блоки с четырех громадных столбов, связанных между собой бревенчатыми перекладинами. Дружно принялись сваливать колокол в яму. Минин влез на высокий бревенчатый помост, следя за работой. Большого труда стоило народу столкнуть колокол в яму и разбить его. Дробильщики были дюжие ребята, несмотря на холод работавшие без шапок в одних рубашках.

Минин велел разогнать плетью кликуш и юродивых. Собрали всех кузнецов.

Начался совет в пушкарской избе. Пришли и мастера устюжского литья, прославившиеся своими колоколами и крепостными орудиями. Дюжие ребята с подстриженными затылками, с закопченными веселыми лицами и черными от работы руками. Минин усадил их на самое почетное место, под образами. Устюжские литцы и котельники начали высмеивать обычай воевод брать с собой в поход пушки из попутных крепостей. «Можно ли, — говорили они, — ходящему полку возить с собой крепостную пушку, да еще на посошных (обывательских) подводах?!» Не лучше ли отливать «легкий наряд» и брать зелье и всякие пушечные запасы и пушкарей с места, оснастив войско заблаговременно, воеводе «по мысли». Каждому коню в походе «мочно взять» не более пятнадцати пудов, а крепостные орудия «сидячие», тяжелые, да и притом же не пригодные к легкому полевому бою, а народу-прислуги при них требуется много.

Минин внимательно выслушал устюжан:

— Три десятка верст и более должны мы ходить в день, сказал он. — Добрый совет дороже денег. Кто не посмеется вместе с братьями-устюжанами над древним обычаем государева войска побираться огнем у мимостояших крепостей?! Сам я испытал то… Поход наш будет велик, скор и многотруден. Крепостей в дороге у нас малое число — и те давно обобраны. Легкость «наряда» — половина успеха. Сокол с лету хватает, а ворона и сидячего не поймает. Наши полки должны быть подобны соколиной стае, сшибать врага на ходу…