Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

Первые серьезные размышления и дискуссии на данную тему воз­никли после окончательного отказа Польши (26 марта); после заяв­ления Чемберлена в палате общин (31 марта 1939 г.) они распространились на непосредственное окружение Гитлера и в первые дни подготовки к осуществлению плана «Вайс» привели к решению на­чать контакты с Советами. Все это время с небольшими перерывами по­сол Шуленбург провел в Берлине. Насколько ему тогда удалось привлечь внимание к своим доводам, сказать невозможно из-за отсут­ствия письменных свидетельств. К тому же весной 1939 г. в министер­стве иностранных дел даже среди единомышленников соблюдалась строжайшая тайна. «Слежка» в служебных помещениях была обычным делом. Социальные контакты сотрудников прекратились под воздейст­вием «удушливой атмосферы лицемерия и недоверия». Проникновение гестапо «под спокойную поверхность» личной жизни не ускользнуло от их внимания[461].

В конце марта 1939 г. германское посольство в Москве получило первое письменное подтверждение изменения настроений в некоторых военных ведомствах. 29 марта генерал Типпельскирх, представитель верховного командования вермахта, запросил военного атташе в Моск­ве Кёстринга, не считает ли он, что Сталин «мог бы (действовать) ина­че», то есть заодно с Германией[462]. Кёстринг понял смысл запроса генерального штаба сухопутных войск. Он ответил отрицательно: «В настоящий момент в это не поверит сам Сталин». В лучшем случае он мог бы «заставить поверить...других». Правда, Кёстринг признал, что многие государства «усиленно интересуются Россией», но что именно «перед самым опасным противником, Германией», страх здесь особен­но велик. И воевать-де Советский Союз не станет, во всяком случае, в начале крупного столкновения. «С какой стати? — писал он. — Разве на месте Сталина вы поступили бы иначе?» Информация военных спе­циалистов была однозначной: в военный и тем более в наступательный союз с Гитлером Сталин в силу очевидных собственных интересов втя­нуть себя не позволит.

политических авантюристов, видимо, были другие расчеты. 1 ап­реля 1939 г. в Вильгельмсхафене, где Гитлер, вероятно, разрабатывал директиву о подготовке нападения на Польшу (план «Вайс»), он, вы­ступая с речью по случаю спуска на воду линкора «Тирпиц», высказал­ся против «английской политики окружения»[463], явно стараясь вбить клин между западными державами и СССР. Гитлер, не оставляя сомне­ния в том, что намерен покончить с «диктатом Версаля», подчеркнул сильные немецкие культурные корни в Восточной Европе («Англий­ские государственные деятели этого не знают. Об этом понятия не име­ют...»). Связь западных держав с восточноевропейскими государствами он назвал «кратковременным соединением неоднород­ных тел» и заключил: «Если мне сегодня кто-нибудь скажет, что между Англией и Советской Россией не существует никаких мировоззренче­ских или идеологических разногласий, то я лишь отвечу: поздрав­ляю...» Очень скоро выяснится, продолжал он, как велика разница «между демократической Великобританией и большевистской Россией Сталина». И, имея в виду окончание гражданской войны в Испании, он добавил: «Нам приятно констатировать, насколько быстро, даже очень быстро, здесь произошли изменения в мировоззрении поставщиков бо­евой техники красным, насколько хорошо там вдруг понимают нацио­нальную Испанию и готовы обделывать с ней дела, если уж не в идеологической, то по крайней мере в экономической сфере. Это также указывает направление развития. Я полагаю, что все государства стол­кнутся с такими же проблемами, с которыми однажды столкнулись мы. Одно государство за другим либо погибнет от еврейско-болыпевистской чумы, либо станет с ней бороться« Мы это сделали и создали немецкое народное Государство. Это народное государство хочет жить в мире и дружбе с любым другим государством».

То был недвусмысленный намек на доктрину «мирного сосущество­вания» и первый признак идеологически примирительного отношения Гитлера к Советскому Союзу[464]. Кроме того, Гитлер использовал об­разное выражение, которое двадцатью днями ранее Сталин употребил в своей речи на XVIII съезде партии. Гитлер, в частности, сказал, что тот, кто готов для западных держав «таскать из огня каштаны», обож­жет себе пальцы[465].

Эта угроза в первую очередь адресовалась польскому правительст­ву, но могла относиться и к Сталину, если он станет поддерживать пла­ны Великобритании. С 23 марта английский министр внешней торговли сэр Роберт Гудзон вел в Москве экономические переговоры с Молотовым и Микояном. Перед Гитлером вновь замаячила угроза бри­танской торговой блокады Германии в момент обострения кризиса!

Метафора с каштанами часто употреблялась поклонниками тради­ций Бисмарка, а в эти весенние месяцы 1939 г. его идеи были в Герма­нии очень актуальны. Во время спуска на воду «Тирпица» об основных принципах политики Бисмарка напомнил и Ульрих фон Хассель — зять адмирала фон Тирпица, — у которого для этого были особые причины. Хассель прибыл «в Вильгельмсхафен без всякого удовольст­вия»[466]. По дороге он 25 марта — четыре дня спустя после выдвижения Гитлером требования относительно Данцига и через два дня после ан­нексии Мемельской области и заключения германо-румынского эконо­мического договора (23 марта)[467] — в беседе со знакомыми (в том числе с адмиралом Канарисом) и бывшими коллегами (среди которых, навер­ное, был и Шуленбург) получил информацию о влиянии последних ак­ций Гитлера на положение в Восточной Европе. При этом ему стало «ясно, что именно эти два события (Румыния и Мемель) встревожили Восток еще больше, чем чехословацкое дело. Советы и Польша еще ближе придвинулись к Западу; и это после того, как Сталин совсем не­давно выставлял себя врагом западных капиталистов и утверждал, что не даст себя стравить с Германией с помощью такого жупела, как мни­мые германские планы в отношении Украины»[468]. И Хассель сделал следующие выводы: «Ситуация такова, что Гитлер своей последней ак­цией поставил Германию в положение «врага всего человечества». Каждый последующий шаг (а Гитлер психологически не в состоянии долгое время сохранять спокойствие) может привести к катастрофе».

Поэтому мысли Хасселя все больше обращались к Советскому Союзу. В статье «Тирпиц в мировой политике», опубликованной в газете «Дойче альгемайне цайтунг» 2 апреля, то есть во время пребывания вместе с Гитлером в Вильгельмсхафене, Хассель напомнил об основных прин­ципах политики Бисмарка в отношении России. Он подчеркнул, что, и по мнению Тирпица, между Германией и Россией не должно быть не­преодолимых противоречий и что война против России была бы для Германии «величайшей ошибкой».

В министерстве иностранных дел в первые дни апреля, когда там находился Шуленбург, интенсивно обсуждался вопрос о возможно­стях сближения с Россией[469]. В связи с директивой Гитлера, касаю­щейся плана «Вайс», в обсуждении принял участие и министр иностранных дел[470]. В страстную пятницу, 7 апреля 1939 г., он дал задание прозондировать в советском представительстве в Берлине го­товность советской стороны к переговорам. Это произошло через день после подписания англо-польского коммюнике, то есть в тот день, ког­да Италия оккупировала Албанию, стратегический плацдарм держав «оси» на Балканах, которые Россия традиционно рассматривала в ка­честве сферы своего влияния. Риббентроп приказал своему референту по польскому и русскому вопросам и, вероятно, невольному агенту со­ветской разведки Петеру Клейсту (как не совсем убедительно сфор­мулировал он сам) «улучшить личные отношения с сотрудниками советского посольства»[471].

В своих воспоминаниях Клейст умолчал о многом, имеющем важ­ное значение для реконструкции тех событий, и поведал о некоторых вещах, которые в самом деле происходили иначе. Согласно версии Клейста, Астахов без обиняков заявил ему о советском предложении начать переговоры с Германией, но это было прямо противоположное изображение действительного хода беседы.

Фактически в качестве реального субстрата из его рассказа можно извлечь следующее: Риббентроп поручил, возможно, с ведо­ма Гитлера среднему служащему своего ведомства, располагавшему определенными, но не очень близкими связями на советской сторо­не, прозондировать позицию Советского Союза. Если бы зондаж не принес успеха, то, учитывая незначительный политический вес по­средника, контакты можно было бы прекратить без особых послед­ствий. Клейст начал нащупывать подходящие пути, чтобы, опираясь на известные полномочия, обратиться в советское пред­ставительство в Берлине. Поэтому он попросил Фритца Чунке, «ведущего специалиста по вопросам германской экономики на Вос­токе»[472], пойти вместе с ним. В своих мемуарах Клейст имени Чунке не называет. О бывшем майоре рейхсвера Чунке со времени его работы в Красной Армии у советской стороны сохранились до­брые воспоминания. Теперь он был ведущим специалистом русской комиссии Совета германской экономики[473], а во время войны стал руководителем Восточного отдела концерна «Отто Вольф АГ».