Затаив дыхание - Адам Торп

Милли казалась белой как мел — наверно, от бледного света фонаря на островке безопасности. Джеку никогда не нравился Мейда-Вейл, с его прямыми дорогами и огромными домами в викторианском стиле; несмотря на обилие зелени, район выглядел бесплодным. К Николсонам они опоздали на сорок пять минут. Олив заверила, что это даже к лучшему, у нее было время почитать детям книжку, а теперь Хевен рассказывает по-испански сказку, которая им очень нравится, потому что они все понимают. У Оскара сквозь напускное добродушие проскальзывало раздражение.

— Как себя чувствует ходячая колыбелька? — пророкотал он.

— Я-то? Отлично, — пошутил Джек, опережая жену. — Я, братан, хоть кого укачаю.

Ему нравилось разыгрывать перед Николсонами добившегося успеха простачка из рабочей среды, хотя на самом деле он никогда не ощущал себя пролетарием. Заодно он подрывал их попытки уязвить его тонкими намеками на его низкое происхождение.

— Сегодня утром была на ультразвуковом обследовании, — сообщила Милли. — Слышала, как бьется сердечко. Видела веки.

— И кто же у нас, мальчик… или девочка?.. — строго, будто вел допрос свидетеля, спросил Оскар.

Сзади подошла Олив, положила руки на плечи мужа и со смехом воскликнула:

— Может, они не хотят это выяснять!

— Вот именно, — подтвердила Милли.

Олив поцеловала гостей в щеки на французский манер и пригласила в гостиную:

— Проходите, ребята, и познакомьтесь с нашими соседями.

Соседи оказались индийцами, молодой супружеской парой из Бостона; «жутко талантливые химики», отрекомендовала их Олив, работают в области биотроники. Как водится в таких ситуациях, незнакомые до сей поры люди с полчаса усердно обменивались очень интересной информацией друг о друге, но, едва сблизившись, немедленно включили защитные механизмы. Индианка Муна была редкостно тонка и красива; под шелком блузки парочкой яиц круглились маленькие груди. Джек вообразил, как прижимает Муну к себе, и они лопаются в его объятиях. Тем временем между хозяевами возникли небольшие разногласия — непременная прелюдия к званому ужину: Олив не терпелось повести гостей к столу, а Оскар хотел, чтобы сначала они отведали его южноафриканского хереса урожая тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. В стратегически важных местах гостиной были расставлены майоликовые мисочки с необычными закусками к аперитиву, но к ним никто не притронулся, и они казались немым укором собравшимся.

— Я же говорил, опять апартеид, — по дороге в столовую шепнул Джек жене.

Херес отведали за необъятным дубовым столом, пока Олив на кухне доводила до полного совершенства первое блюдо, суп «вишуаз», — перед самой подачей надо было добавить в оригинальную смесь лимонного сока. На горячее подали великолепную утку à la provençale [44], «приправленную травками с нашего огорода в Лебо», и разговор перешел на политику. В свете свечей хозяева выглядели дочерна загорелыми, по контрасту с ними Милли и даже сидевшая рядом Муна казались совсем бледными. Оскар и Олив были решительно против поблажек и льгот иностранцам, они уверяли, что массовая иммиграция плохо скажется на самих иммигрантах. В Мейда-Вейл целую группу косоваров поселили в местном здании для административно-культурных мероприятий.

— Они в жуткой депрессии, — сообщила Олив. — Я привезла им кое-какие игрушки для малышей и почувствовала себя прямо-таки Мэри Поппинс: они всей толпой бросились обнимать меня и целовать. Это, конечно, очень приятно, вот только запашок от них…

— В первую очередь человек лишается чувства собственного достоинства, — заметил Оскар.

— Надеюсь, Олив, ты потом хорошенько отдраила себя с головы до ног, — сказал Джек.

Они с Милли не одобряли бомбардировок Сербии, хотя и считали Милошевича жестоким тираном. Муна с мужем заявили, что не поддерживают ни одну из сторон конфликта, отчего Джек еще больше разозлился. В тысяча девятьсот девяносто девятом году в знак протеста против событий в Югославии он сочинил пьесу для меццо-сопрано, кларнета, фортепьяно и трех мимов, назвав ее «Ни рук, ни ног». Во многом она была навеяна циклом Яначека «Rikalda» [45]. Мимы, правда, оказались так себе. Тем не менее в Дартингтоне исполнение пьесы завершилось овацией, зал встал; «Гардиан» напечатала благосклонную рецензию, а потом «Ни рук, ни ног» со сцен как ветром сдуло. Джек рассказывал о пьесе хоть и небрежно, но весьма обстоятельно, обращаясь главным образом ко второй паре гостей, но его вдруг прервал Оскар:

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, обращаясь к Милли.

На лбу у Милли блестели капли пота, она была бледна как смерть, но все же ослепительно улыбнулась и сказала, что, видимо, перетрудилась за день и немножко устала.

Повисло неловкое молчание; Джек чувствовал себя круглым дураком. Оскар открыл вторую бутылку «Haut-Medoc» из окрестностей Йоханнесбурга, а Олив заговорила про Шери Блэр. Жена премьер-министра восхищала ее — как та ухитряется быть одновременно и прекрасной матерью, и очень успешным юристом? Позади Олив, как раз за ее головой, Джек заметил на стене старинную картину: корова, стоящая посреди ручья. Джек даже разглядел на табличке имя: Wenzel Hollar [46]. Тони Блэр, безапелляционно продолжала Олив, — замечательный отец и муж, а также блистательный политик, он замечателен тем, что не боится во всеуслышание говорить о своих идеалах.

— Он действительно на редкость славный малый, — вставил Оскар, видимо, для вящей убедительности.

— Вы с ним лично знакомы, Оскар? — спросила Муна; на это Оскар, собственно, и рассчитывал.

— Зубами он вооружен до зубов, — вставил Джек, но его никто не услышал.

— Да, — скромно подтвердил Оскар, — знаком, еще по Излингтону [47].

— А что случилось в Излингтоне? — поинтересовался муж Муны, сверкая линзами тяжелых очков убежденного экзистенциалиста.

— Мы и Блэры жили там какое-то время, — объяснил Оскар. — Можно сказать, соседствовали. Одалживали друг у друга чай и другие мелочи.

— Одалживали чай? — Муна свела бровки. — А потом его же возвращали?

Не отвечая на шутку, Оскар продолжил:

— Кофе там, инструменты и прочее такое. Однажды он попросил кусок трехслойной древесно-стружечной доски — зачем она ему понадобилась, один Бог знает.

— На мой взгляд, наш друг Тони всегда держится довольно экстравагантно, — снова попытался пошутить Джек. Собственно, эту фразу он позаимствовал у Говарда, который сам был утрированно экстравагантным, и не случайно.

— Экстравагантно?..

Повисло неловкое молчание. Во время паузы Джек представил себе Оскара в парике и мантии — наверняка чрезвычайно экстравагантное зрелище!