Гринвичский меридиан - Жан Эшноз

— Что еще за дерьмо, — пробурчал Джозеф, — ведь это же наша обычная частота.

Они подождали. Музыка постепенно стихала. Затаив дыхание, они стерегли появление привычного синтетического голоса. Наконец музыка умолкла. Вместо нее зазвучал голос — до ужаса живой, человеческий голос.

— Здравствуйте! — произнес голос с неискренним и совершенно непонятным воодушевлением. — Здравствуйте, дорогие радиослушатели!

Это был молодой, не очень уверенный голос диктора, то ли начинающего, то ли заменявшего более опытного. Легко было представить, как он сидит перед микрофоном, задыхаясь и потея от волнения, теребя взмокшими руками бумажку с текстом, под бесстрастным взглядом звуковика, недвижно сидящего за стеклом студии вещания.

— Говорит Радио Швейцарии, — пропыхтел стажер. — Начинаем нашу ежедневную передачу «Два часа музыки и хорошего настроения». Сейчас вы услышите главный хит недели — Коко Шмидт исполнит для вас песню «Почему я?». Оставайтесь с нами!

Эфир на миг заполонило тошнотворное мяуканье, и Тристано выключил звук.

— Они нас бросили, — сказал он. — Наверное, поменялись частотой с какой-нибудь коротковолновой станцией. Что-то затевается — не знаю, что именно, но они нас бросили, это точно. Придется выпутываться самим. А где Арбогаст и переводчик? Где они все?

— Наверняка тоже слышали этот грохот и сейчас прибегут, — успокоил его Джозеф, не подозревая о своей ошибке. — Рано паниковать, может, просто передатчик барахлит. А шум — бог его знает, что это за шум.

Не отвечая, Тристано открыл металлический, выкрашенный в защитный цвет ящик военного образца, откуда извлек целый арсенал — револьверы, автоматы, пулеметы — настоящий сундучок с игрушками, только для взрослых. Имелись там и упаковки с различными боекомплектами, а на дне лежали три небольшие деревянные коробки, заполненные гранатами, старательно обернутыми в мягкую бумагу, как яйца или внесезонные фрукты. Тристано проверил все это снаряжение и разложил его на низком столике, служившем для сервировки.

— Никогда не знаешь, чересчур ли его много или слишком мало, — сказал он, озирая запасы оружия. — Вот что меня бесит.

Джозеф приготовил кофе. Они условились дежурить по очереди, потушили лампы. Тристано лег на раскладушку, вытащив ее на середину комнаты; спать он не собирался. Джозеф сел у открытого окна, поставив ноги на ящики с гранатами и держа на коленях пулемет.

Вокруг замка сгустился непроглядный мрак. В открытом море вдали от берега рыбы и китообразные парочками или целыми косяками всплывали на поверхность, чтобы полюбоваться вблизи звездами, чьи тоненькие лучики плясали трепещущими зигзагами на коже Тихого океана.

У пруда тоскливо кричали два черных лебедя. Прошло четыре часа.

На прибрежный песок из воды выскользнула лодка; мягкий шорох волн, расстилавших по пляжу широкие пенные шлейфы, заглушил трение песчинок и гальки о днище. Рассел спрыгнул, пробежал несколько метров, упал ничком на сухой песок и застыл, приникнув к нему ухом: он вслушивался, тихо дыша, напрягая все свои сенсорные возможности и вытягивая как можно дальше свои знаменитые «антенны».

Рассел любил работать по ночам. Его почти стопроцентная слепота крайне обострила все другие способности восприятия, и он знал, что даже в самой непроницаемой тьме может уловить бесконечное количество информации, недоступной любому зрячему — зрителю, зеваке, зоркому наблюдателю. Он осваивал окружающее пространство, прислушиваясь, принюхиваясь, прощупывая, пробуя на язык, и этот сплав полученных ощущений снабжал его всеми необходимыми сведениями, вплоть до мельчайших подробностей, невидимых обычным людям в темноте, а некоторым — и средь бела дня.

Готовясь к высадке на остров, Рассел заранее изучил голоса местных животных, тактильные особенности их оперения или волосяного покрова, весь спектр тепловых колебаний, специфические запахи растений — словом, целый комплекс сведений такого порядка, которые совершенно излишне перечислять здесь. Все эти сенсорные параметры, скрещиваясь, подпитывая друг друга, сливаясь меж собой, образовывали сложнейшую информационную систему, опиравшуюся на комплекс неординарных классификаций, неведомых соответствий, непостижимых аксиом, — систему, которая, будучи, вероятно, вполне эффективной, не шла при этом ни в какое сравнение с оповестительными возможностями людей, чьи глаза прекрасно функционируют, но чье нормальное зрение неизбежно ослепляет их.

Итак, Рассел идентифицировал крик черного лебедя и начал медленно продвигаться вперед ползком, замирая через каждые десять метров, чтобы изучить новые звуковые и обонятельные явления. Добравшись своим пластунским ходом до уютной травяной лужайки, он чуть не поддался искушению на минутку прилечь там, но, опасаясь, что пряный аромат растительности перебьет другие, более нужные запахи, вернулся к песку, чей нейтральный, почти неощутимый запах давал больше возможностей для его настороженного обоняния.

Встав на колени, он вынул из кармана и разложил на земле карту острова, специально изготовленную для него Гутманом. Она представляла собой большой лист мягкого белого пластика, на котором едва заметными рельефами была воспроизведена география острова. Высота каждого такого выступа, соответственно, обозначала зону растительности, неровность почвы, провал, болото, строение. Короткие подписи брайлем уточняли природу и назначение данного объекта: стратегический пункт, открытая местность, убежище и прочие важные подробности.

Рассел легко пробежал по карте пальцами правой руки; каждый палец двигался почти независимо от других, словно облеченный специальной миссией. Определив свое местонахождение, он поставил в эту точку мизинец, прижал большой палец к замку и прощупал указательным, средним и безымянным пространство, отделявшее его от здания. Он еще несколько минут обшаривал этот сектор макета, затем сложил карту и медленно поднялся на ноги. Расширив ноздри, расставив пальцы ног и насторожив уши, он уверенной бесшумной поступью направился к замку.

Он шагал, чуть выставив левую руку, изучавшую пространство впереди него, и держа правую наготове, рядом с гранатами, подвешенными к поясу; при ходьбе гранаты болтались, как тестикулы огромной обезьяны, такие же тяжелые и темные; иногда они ударяли по его собственным. К тому же поясу были привешены на шлевках маленькие брикетики пластита в кожаных чехлах.

О Расселе тоже нельзя было уверенно сказать, вооружен ли он слишком хорошо или недостаточно хорошо, мог ли вызвать страх или насмешку. Кроме бремени взрывчатки он запасся несколькими ножами, а на его ляжку тяжело давил кольт Peacemaker[14] итальянского производства. Гутман настаивал, чтобы он взял с собой револьвер, но Рассел не питал иллюзий по поводу своих способностей стрелять из подобного оружия. Зато он прекрасно владел метанием гранат, поскольку в этом искусстве зрение играет не столь важную роль.

В окрестностях замка набор запахов становился все более определенным. На первый план выступала смесь керосиновой гари, древесной золы и гниющих отбросов, в том числе вонючей, прокисшей тушенки; ей сопутствовал тонкий запах окиси жести — он шел от консервных банок, расставшихся со своим содержимым. Веяло тут и другими, знакомыми, домашними вещами — компостом и, чуть слабее, отхожим местом. Нос слепца жадно впитывал все эти окружающие запахи, стараясь выловить из их гущи запах гипотетических обитателей замка. Рассел принюхался, принюхался сильнее и наконец учуял людей.

Люди здесь были. Рассел стремился проанализировать этот запах, но тот был совсем легкий, трудно выделяемый из богатого спектра всех прочих, и слепец то и дело терял его. Тогда он осторожно подкрался ближе к зданию — тут пахло сильнее — и различил целых два запаха, оба мужские. Один из них перебивал второй — он был покрепче, погрубее и шел со второго этажа замка, наверняка из открытого окна. Кроме того, он казался более живым, чем второй: первый человек явно бодрствовал. Рассел проворно укрылся в ближайшей рощице, опасаясь глаз возможного наблюдателя. Присев между деревьями, он попытался вытянуть из грубого запаха дополнительную информацию, но тут ему кое-что помешало, помешал другой запах.

Этот был совсем уж неожиданным. Пресный и в то же время резкий, настырный, он внезапно обрушился на Рассела, заглушив остальные. Он раздражал обоняние киллера, усиливался и нахально лез в ноздри, обрекая на неуспех любые попытки произвести общий анализ обонятельного спектра. Этот мерзкий, коварный запах не то чтобы полностью заглушал другие, но нейтрализовал их, отодвигал на задний план, словно прыщ на лице, когда в зеркале ничего, кроме этого прыща, не видишь. Рассел застыл на месте. Он никак не мог подобрать название этому запаху, а ведь тот был ему хорошо знаком, знаком еще с детства, хотя не встречался уже давно. Это был запах чего-то съедобного, пищи. В его одноцветной памяти проплыли вереницей смутные воспоминания: шумы и крики, кухни, холод, лестницы, столовки, отели, пропитанные насквозь, отравленные этим сереньким, но упрямым, вездесущим запахом. Он сделал усилие, мысленно вцепился в этот запах и наконец с облегченной улыбкой напал на его источник. Капуста. Ну конечно, цветная капуста. Вот уж никогда бы не подумал, что она может расти в таком климате.