На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний - Ярослав Викторович Леонтьев

я, надеюсь, существовать и легально.

Ответил я под одобрительный шепот зала.

– Как вы относитесь к Советской власти? – продолжал обычный опрос Белорусов.

– С 1917 г. и по настоящий момент я признаю и борюсь, как член партии ЛСР за доподлинную власть свободно избранных трудовых Советов.

– Так, что же по вашему, сейчас нет власти Советов, если вы боретесь за нее? – задал мне Белорусов «ехидный» вопрос.

– РКП21 в своей диктатуре над трудящимися настолько далеко ушла во всей своей внутренней политике от принципов советской демократии, провозглашенных октябрьской революцией.

– Но ведь Россия за эти три года далеко ушла от октября 1917 года, – с улыбочкой заметил Белорусов.

– Да, только не вперед, а назад… – ответил ему с места Евгений.

Дальнейшие вопросы, требуемые формальностями делопроизводства не вызывали возражений. После такого же точно допроса Евгения, Белорусов приступил к чтению обвинительного акта, уже приведенного мною выше и, окончив его, обратился ко мне с вопросом, признаю ли я себя виновным в перечисленных преступлениях?

– Фактическую сторону дела, изложенную в обвинительном акте, – отвечал я, – признаю, но виновным себя не признаю, ибо не признаю права Московского Трибунала, как филиального отделения РКП, судить меня, представителя ПЛСР, и мою революционно-социалистическую деятельность, за которую я несу ответственность не перед РКП, а перед трудящимися России и сего мира.

Такой же ответ дал и Евгений, и Трибунал перешел к детальному рассмотрению нашего обвинения. До обеденного перерыва Трибунал копался в нашем революционном прошлом, время от времени пытаясь вытащить кое-что из провокационного материала дела «Свинец». В час дня был объявлен перерыв на обед, и мы отправились обедать в столовую для арестованных и конвоиров. Трогательно было смотреть на наших конвойных, совершенно переменивших свое отношение к нам, пытавшихся во время обеда подсунуть нам лучшие куски из того жалкого количества еды, которое полагалось в столовой на обедающих и неутомимо расспрашивающих нас о партии ЛСР, о ее позиции в аграрном и других вопросах.

В два часа Трибунал возобновил заседание и теперь перешли уже к инкриминируемым нам обвинительным актом преступлениям. Второй и третий пункты обвинения совершенно не затрагивались Трибуналом, т. к. ясно было, что и проживание по фальшивым документам и ношение оружия «без установленного на то разрешения» являются неизбежными для членов революционной партии, подвергающейся бешеным гонениям правительства. Но к нашему удивлению, так же мало внимания Трибунал уделил и последнему пункту (а также и первой части пункта I – вооруженного сопротивления 24 октября 1919 г.). Очевидно, даже до их судейского сознания дошла простая истина, что, даже отказавшись от вооруженной борьбы с РКП, революционер социалист имеет право отстаивать всеми силами, способами, свое человеческое достоинство, если к нему применяются методы арестовывавших нас чекистов.

Таким образом, центром тяжести всего судебного разбирательства стал вопрос об убийстве провокатора Журавлева-Петрова. Одновременно с этим явно определилось стремление Трибунала во что бы то ни стало квалифицировать этот факт, как простое уголовное деяние и тем получить основание для нашего осуждения. Одно за другим отклонялись ходатайства Либсона о вызове свидетелей, которые могли бы охарактеризовать казнь Журавлева, как и всю нашу деятельность, с точки зрения революционных традиций, полное соответствие ее с принципами октябрьской революции и т. д. Настроение публики постепенно становилось все напряженнее.

После того, как я полностью признал факт убийства нами двумя Журавлева и описал обстоятельства этого, Шиллерт задал мне негодующий вопрос.

– Так значит, вы убили Петрова без санкции всего Областного К<омите>та вашей партии? И у вас не было даже официального постановления вас двоих, как единственных в тот момент членов ОК?

Я разъяснил ШИЛЛЕРТУ, что в момент роковой опасности для революционной организации этика разрешает и даже приказывает отдельным членам этой организации брать на себя ответственность за принятие любых мер для спасен организации. Указал на то, что в случаях подобных нашему вынесение смертного приговора предателю и приведение этого приговора в исполнение всегда бывает разделено лишь несколькими короткими мгновениями, и что мы считали и считаем себя вправе убить провокатора в момент его предательства и без вынесения приговора в «законной форме» на официальной бумаге.

ШИЛЛЕРТ удовлетворился этим объяснением, а БЕЛОРУСОВ вдруг задал почему-то Евгению вопрос, признает ли он себя виновным в убийстве ПЕТРОВА?

МАЛЬМ ответил так же, как и раньше:

– Признавая факт моего участия в убийстве Журавлева, виновным я себя не признаю, ибо я убивал его по тому же праву, по которому убивали в старое время провокаторов, продававших революционеров царской охранке, против чего в то время большевики не восставали.

Белорусов обиделся за Журавлева и стал на защиту его чести, доказывая, что его провокатором считать нельзя, т. к. он «честно раскаялся в своих заблуждениях и преступлениях против Рабоче-Крестьянского Правительства, вступил в единственно революционную партию коммунистов-большевиков и был послан в Казань, как член РКП с боевым заданием по борьбе с контрреволюцией».

– Да, возразил Мальм, – Журавлев поехал в Казань, как член РКП, а явился к нам, как бежавший из Москвы от преследований той же РКП, левый эсер. Если это не чистейшей воды провокация, то объясните мне смысл этого слова. И в царской охранке попадавшие туда слабые «честно каялись» в своих преступлениях и боролись с революцией, как боретесь и вы.

Услышав такую «еретическую» отповедь, Белорусов как-то даже испуганно спросил.

– Так вы не видите никакого различия между провокатором царского охранного отделения и сотрудником нашей рабоче-крестьянской чрезвычайной комиссии?

– Ни малейшего, – твердо выразил Евгений. – Как тех, так и других провокаторов мы убивали, убиваем и будем убивать. <…>

Наконец, эта комедия судебного разбирательства подошла к концу, и нам было предоставлено последнее слово. Как было нами решено заранее, Евгений от последнего слова отказался вовсе, а я сказал лишь несколько слов о том тупике, в который зашла русская революция <…>

Либсон сказал сильную красивую речь, яркими красками обрисовав нашу революционную деятельность до момента ареста <…> В убийстве же Петрова-Журавлева и в вооруженном сопротивлении при арестах, коммунистическое правительство должно обвинять не нас, а себя, ибо оно посылало к нам провокаторов, относительно которых не только у революционеров, но и просто у обывательски порядочных людей не может быть двух мнений. При нашем аресте государственные органы, говорил Либсон, первыми применяли такие методы, которые у всякого уважающего себя человека, не говоря уже про революционеров, неизбежно должны были вызвать соответствующий отпор, что мы и сделали. Свою речь Либсон закончил требованием прекращения дела и нашего немедленного освобождения. Либсону устроили почти что овацию, которую Трибунал поспешил прекратить, проворно удалившись в совещательную комнату для вынесения приговора. <…>

Наши конвойные давно забыли свою обязанность караулить нас и,