Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим - Нуэль Эммонс

Однажды неподалеку от его дома я заприметил микроавтобус «фольксваген». Это словно ты видишь девушку и внезапно нельзя вмешиваться и тем более разрушать ее, потворствуя прихотям человека.

В округ Мендосино входят три городка: Альбион, Каспер и Мендосино. В прошлом Каспер и Мендосино были портовыми городами, служили гаванью, куда заплывали парусники и паровые торговые судна, чтобы пополнить запасы еды и дров. И хотя морская торговля в этих городах давно прекратилась, старинное мореплавание там сохранилось. Так что туристы и путешественники могли на какое-то время почувствовать себя в XIX веке. В Альбионе раньше жили охотники, лесорубы и рыбаки. В шестидесятых эти городки и подобные им места стали приютом для такого же типа искателей, что наводнили Хэйт-Эшбери, разве что первые были помешаны на окружающей среде, природе, религиозных практиках и индивидуализме еще больше, чем те, что скопились в Хэйте. Большинство из стремящихся быть ближе к природе отличались честностью, и их слово было так же надежно, как любой юридически оформленный договор. Встречались среди них художники, которым нравилось рисовать в свое удовольствие на лоне природы и в полном душевном спокойствии. Другие искали угол, где можно было без помех исповедовать какую-нибудь религию, не одобрявшуюся в традиционном обществе. Всякого рода коммуны и оккультные группы были обычным явлением для здешних холмов и пляжей. Но среди них попадались и те, кто лишь выдавал себя за художников или искателей веры, используя уединенные места для выращивания конопли или изготовления галлюциногенов.

Время, проведенное в этих трех и других похожих городках по пути в Сиэтл, стало для меня настоящим откровением: я испытал еще больше новых ощущений, чем за первые дни после выхода на свободу и знакомства с Хэйт-Эшбери. Мы с Мэри подвезли уйму народа, часто ели с другими людьми, выкурили немало косяков с выращенной в окрестностях травой, поели грибов, несколько раз закидывались таблетками и не забывали про секс. Я впервые узнал, что такое жизнь в коммуне, причем в большинстве случаев она вовсе не сводилась к сексуальным оргиям или диктату одного человека, пытавшегося склонить к своим убеждениям всех и каждого. Обычно коммуны представляли собой группу людей, которые хотели жить в гармонии и по своим правилам. Я не отрицаю — коммуны, где совместный и групповой секс цвели буйным цветом, тоже попадались. Там я и узнал, как это приятно — отделать сразу нескольких цыпочек.

Мы добирались до Сиэтла почти две недели, причем на своей машине, когда в обычных условиях на эту дорогу уходит меньше двадцати часов езды. Каждая преодоленная миля, каждое новое лицо, разговор или какое-то происшествие, случавшееся по дороге, раскрывали мне мир, словно созданный для меня. Годы в тюрьме подготовили мое сознание к восприятию того, что теперешняя молодежь хотела получить от жизни. Время, что я посвятил саморазвитию на Макниле, позволяло мне налаживать прекрасные отношения со всеми этими искателями, порвавшими с традиционными учениями, господствовавшими в обществе. Сказать по правде, я чувствовал, что пошел дальше по сравнению с кем-то из тех, кто продолжал экспериментировать и искать. Единственный раз в жизни я не чувствовал горькой обиды на годы, которые мне пришлось провести в тюрьме: отношения со многими моими отцами и братьями в тюрьме подготовили меня именно к такому миру, где я теперь жил. У меня были ответы на все сложные вопросы, я мог дать объяснение всем разочарованиям, с которыми сталкивались подростки, убегавшие из дома. В большинстве случаев можно было просто сказать: «Будь собой, люби себя, но освободись от своего эго. Не позволяй себе зависеть от материального мира вещей. Все хорошо, что тебе приятно и приносит удовлетворение. Живи сегодняшним днем, забудь день вчерашний и не думай слишком много о будущем. Любовь открыта всем, разделить ее может каждый».

Моя философия не была надуманной, я жил, руководствуясь именно такими принципами, и с ними соглашались практически все мои собеседники. Казалось, все, что я говорил, поражало окружавших меня людей. То, что я сидел в тюрьме или едва мог написать свое имя, не имело значения. Важно было лишь то, что я был способен примирить моих слушателей с самими собой. Моя музыка, мои слова повлияли на множество людей. Так или иначе, но сам факт, что эти люди что-то для себя искали и слушали, отражал пороки их родителей и правящей власти. И хотя с той поры прошло много лет, я не вижу, чтобы положение вещей изменилось в лучшую сторону.

Приехав в Сиэтл, первым делом я позвонил не какому-нибудь старому корешу, а одному адвокату, который серьезно помог мне в Макниле. Для человека, имевшего в тюрьме вес, он вел себя необычно: не строил из себя Господа Бога и всегда относился ко мне как равному. Вот я и подумал, почему бы не поблагодарить его за интерес ко мне и поддержку. Вдобавок, наверное, я очень хотел покрасоваться, если учесть, что последние несколько дней с нами ехала еще парочка девушек. Окажись мой знакомый адвокат любителем вечеринок, я был бы только «за», попытай он удачи с моими новыми подружками. Но выяснилось, что он не собирался приглашать меня к себе домой, а завел пластинку насчет выпить вместе кофе. Когда он поднял трубку, я сказал: «Мистер Адаме, это Чарли, Чарли Мэнсон, помните меня?» Короткая пауза, после которой я услышал: «О, да, как поживаешь, Чарли? И где ты сейчас?» Я сказал ему, что я в Сиэтле и хотел бы зайти и повидаться с ним. Поколебавшись, он ответил: «Слушай, Чарли, я собираюсь уходить, так почему бы нам не встретиться с тобой в городе, скажем, на междугородной автобусной станции через полчаса?» Он зашел на автостанцию — эдакий мистер Чистюля в рубашке и при галстуке. Ничем не отличаясь от заправских хиппи, мы с девушками заставили его отступить на шаг-другой. Было забавно наблюдать, что этому человеку явно не по себе, хотя при наших прошлых встречах он всегда выглядел уравновешенным и уверенным. Мы выпили кофе и поговорили минут двадцать, после чего он сказал, что ему пора. Я помню, как подумал тогда: «Ах ты, самодовольный урод, тебе же было наплевать на меня. Ты просто играл свою роль, чтобы денег заработать».

Еще у меня был телефон одного гавайского друга, который работал в Макниле в парикмахерской. В тюрьме все звали его Ананас. Освободившись из тюрьмы, Ананас открыл свою парикмахерскую и вел себя как добропорядочный. Самый приятный момент в его жизни настал тогда, когда начальник тюрьмы Макнил пришел в его парикмахерскую подстричься. Хотя Ананас не был настолько свободен, чтобы провести с нами день или два, все же он с удовольствием покурил травы и выпил в нашей компании. Он положил глаз на одну из девчонок, но отсутствие времени и наличие жены не позволили ему осуществить свое желание. Я не могу осуждать парня за то, что он исправился, но, сравнивая Ананаса, того парня, с которым я пил кофе, и себя, я понимал, что живу лучше их обоих. Ананас был в курсе, что случилось со многими нашими тюремными приятелями, к тому же у него был постоянный адрес. В общем, через него я имел выход на других ребят, с которыми мог захотеть сойтись как-нибудь потом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});