Удивление перед жизнью - Виктор Розов

И у нас каждый по — своему.

Некоторые говорят: «Ах, я нашел в Прибалтике такое местечко, там так пишется, так работается! Поезжайте туда непременно.

Так пишется!» Увы, если бы был такой волшебный пенек в лесу или даже кочка на болоте, уселся бы на нее, и — «Анна Каренина» или хотя бы «Власть тьмы»! Какая бы из‑за этой кочки шла драка! Но подобных пеньков и кочек нет. Каждый работает по- своему. А я лично и вообще в такие пеньки и кочки не верю. Чаще всего из разных мест, где «ах, как хорошо пишется!», привозят, попросту говоря, чепуху.

А в Париже многие поэты, прозаики и даже философы пишут в кафе. Рядом чашечка кофе, кругом бурлит— приходят, уходят, смеются, спорят, а они, писатели, витают в своих облаках и строчат.

Говорят, Флобер, когда писал в своем Круассе, задергивал шторы и говорил: природа разлагает меня, она подчеркивает бессмысленность моего труда. Черт их знает, писателей, чего им надо. Видимо, каждому свое!

Именно Ирвинг Стоун показал нам Музыкальный центр Лос- Анджелеса. Более того, Стоун был одним из инициаторов, а позднее и создателем этого предприятия. И мало того что на постройку Центра он внес огромную сумму денег, но и работал очень деятельно.

— Приходилось, — рассказывал он, — буквально с шапкой обходить горожан. Кто бросит доллар, кто сто тысяч. Вот так и набирали. Мы хотим иметь свой, не зависимый ни от кого театр.

Имена наиболее крупных жертвователей значатся на мраморной доске в фойе театра. Довольно внушительный список.

Я уже говорил, что не смогу описать увиденное во всей красоте и величии. Рассказ о Лос — Анджелесском Музыкальном центре надо было бы начать словами: «В некотором царстве, в некотором государстве…» Целый комплекс зданий: концертный зал для симфонических оркестров под названием Дороти Чандлер павильон, опера — Амансон — театр и Марк Гейнер форум — драма.

Зал оперы — три тысячи двести пятьдесят мест. Когда стоишь в партере и взор твой бродит по бесчисленным ярусам, забираясь в их бескрайнюю глубину, поднимается все выше и выше, становится жутко. Возникает боязнь пространства. И только роскошь отделки успокаивает тебя. Ослепительно всюду — и в зале, и в многочисленных фойе, и в вестибюле, и даже в туалетах и лифтах. Гигантские люстры баварского хрусталя, мрамор каменоломен Греции; стены одного из фойе выложены нежным ониксом, привезенным из Мексики; безбрежный ковер в вестибюле ткали в Гонконге, и сквозь его темную зелень и причудливый узор проглядывает что‑то таинственное; двадцати- или тридцатиметровые стены другого фойе обтянуты мягкой матовой кожей, из которой делают дорогие дамские сумочки, а по потолку летают птицы из хрусталя с позолотой; фонирующая дека над порталом сцены сделана из акации с Балеарских островов; французские портьеры из льняного бархата; старинные китайские ширмы, целая картинная галерея шедевров мировой живописи — дары меценатов города. А вокруг здания — фонтаны, бассейны, газоны, бордюры из цветов. Все летит ввысь, сверкает, ошеломляет. И в довершение всего — под сооружениями подземный гараж на пять с половиной тысяч машин, по числу мест во всех трех зданиях ансамбля.

Строительство Центра началось в 1964 году и как раз в 1967–м заканчивалось. Землю дал уезд и заплатил за работу Уолтеру Бекону, архитектору, строителю Центра.

Добавлю, пожалуй, к внешнему виду особую комнату для главных жертвователей — отцов театра, этакий небольшой тронный зал, весь обсыпанный золотом. Во время антракта вход в него разрешен только «отцам». Впрочем, билеты на спектакли и концерты «отцы» покупают за наличные, как и остальные простые смертные, хотя на креслах партера и есть именные медные досочки.

Большое впечатление произвел на меня этот Музыкальный театр. Просто музей. В дневные часы в нем, как и в Линкольн — центре, толпы экскурсантов— школьники, взрослые, туристы. Достопримечательность!

Пожалуй, единственный недостаток — чересчур богато. Из ушей лезет, из глаз, из ноздрей. Такая роскошь театру не обязательна, может быть, даже вредна. Она мешает сосредоточиться на главной его прелести — на том, что происходит на сцене. А на сцене, как известно, главное тоже не декорация, не костюмы, не люстры, а полет человеческого духа, который может быть так прекрасен, что несравним ни с одной материальной ценностью.

Мудрые Станиславский и Немирович — Данченко вместе с художником Симовым построили театр в Камергерском переулке. Скромный орнамент, оливковые и серые стены, серое сукно на полу. А то, что происходило на сцене, можно сравнить только с лучшими сокровищами мира. Студентом я часто бывал в Художественном театре. Нам давали так называемое «направление» к администратору, в котором дирекция нашей театральной школы при Театре имени Революции обращалась к администрации Художественного театра с просьбой дать возможность студенту такому- то посмотреть спектакль. И нас пропускали на свободное место. Свободными были только ступеньки на ярусах, и то их надо было вовремя захватить. Оттуда‑то я и видел все лучшие спектакли этого театра. С этих ступенек меня и уносило прямо в рай.

Помню, получил я однажды пропуск, стою на тротуаре, жду товарища. Ко мне подходит какой‑то мужчина в потертом пальто, по виду приезжий, и говорит:

— Скажите, это Художественный театр?

Я отвечаю:

— Да.

— Тот самый, знаменитый?

Я подтверждаю. И вижу, как мужчина с каким‑то пламенем в глазах восторженно обводит взором подъезд, нависший над ним козырек, стены, карниз, крышу этого малозаметного, неброского здания.

Таких глаз я не видел у экскурсантов Музыкального центра в Лос — Анджелесе, который, повторяю, произвел на меня сильнейшее впечатление своим умопомрачительным богатством. Много я видел на свете новых театров и концертных залов. И в Хельсинки, где акустика такова, что, если ты будешь сидеть в самом последнем ряду и на пол сцены упадет спичка, ты услышишь ее падение; и на редкость изящный зал имени Бетховена в Бонне; и совсем новой конструкции театр Сары Бернар в Париже: и театральные залы Норвегии, Швеции, Голландии; но такое захлебывающееся богатство и размах возможны только в США. Это Америка!

Трупп постоянных нет ни в драме, ни в опере, но гастролеры слетаются со всего мира, как говорится, и оптом, и в розницу.

В эти дни в концертном зале шли оперы Верди, Моцарта, Пуччини в исполнении артистов нью — йоркской Метрополитен — опера. В драме шел спектакль «Дьяволы» (не помню сейчас чей), а в огромном зале Амансон — театра— новинка, ставшая уже тогда сенсацией, драматический мюзикл «Человек из Ламанчи». Сейчас, когда прошли годы, я с особой горечью сожалею о том, что не побывал на этом спектакле в тот единственный субботний вечер 6 мая 1967 года, который мы с Граниным и Лурье провели в Лос- Анджелесе. Но мы являлись гостями, и программа наша была составлена Ирвингом Стоуном плотно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});