Перикл - Феликс Арский

Все это так, и Перикл не верит в справедливость насильственных мер. Одних обиженных сменят другие, и недовольства все равно не избежать. Но, с другой стороны, о каком равноправии может идти речь, если сотни афинян не в состоянии заниматься общественными делами только потому, что вынуждены заботиться о куске хлеба, если ремесленникам приходится подчас конкурировать с рабским трудом в мастерских — эргастериях?

Равноправные перед законом, они должны иметь и равную возможность пользоваться этими правами. Кто даст им эту возможность?

Разумеется, государство — ИХ государство, которое они отстояли в битвах с варварами, ЕГО государство, в котором он, Перикл, видит высший и единственный смысл своего существования.

Он давно уже привык не отделять себя от Афин. В глазах современников Перикл стал чуть ли не символом всей афинской гражданской общины, идеальным гражданином, олицетворявшим наилучшее государственное устройство — процветающую демократию. Демократию разумную, свободную от анархических крайностей. Демократию, защищающую народ от внешних врагов и от него самого, если этот народ потребует невозможного и несправедливого.

Афинами управляет человек, принципиально отвергающий концепцию личной власти. Его именуют защитником народа и вождем — демагогом. Он же считает себя лишь разумным советчиком. Единственная сила, которую он признает, — сила аргументов. А ее достаточно, чтобы снискать ему славу и авторитет. Когда-то Перикл боялся демоса, теперь ему приходится опасаться себя. Охраняя демократию, он обязан думать о каждом слове или поступке, которые могут быть истолкованы как стремление воспользоваться достигнутым положением. И чем могущественнее становился первый гражданин Афин, тем строже контролирует он свои действия, чтобы никто не бросил ему упрека, будто он возвысился над народом и правит самолично.

Этика человека диктовала скромность и умеренность в быту. Этика политического руководителя требовала полного подчинения всей деятельности государственным интересам, отказа от каких-либо привилегий, бескорыстия и честности.

Ни разу Перикл не поступал вопреки воле демоса, даже тогда, когда Народное собрание принимало ошибочные решения. Вероятно, ему простили бы любое злоупотребление властью, если б оно привело к благоприятным для государства результатам. Но даже во имя столь высокой цели Перикл не отваживался на это, зная, что подобный прецедент может иметь роковые последствия. Ибо, полагал он, наделяя руководителей особыми правами, демократия рискует превратиться в свою противоположность. История Эллады наглядно демонстрировала, как легко вознесенные на вершину власти вожди демоса становились тиранами, отождествлявшими себя с государством. И тогда исчезала личность — ее заменял символ. Всякий, кто воспевал тирана, выглядел как защитник установленных порядков. Всякий, кто выступал против правителя, рассматривался как человек, опасный для всего полиса. Тиран, окруженный телохранителями, мог пренебречь традиционными обычаями и законами — он сам воплощал в себе закон, государственную мудрость и высшую истину. Личная преданность главе государства являлась критерием гражданской добродетели, покорность и исполнительность — нормой поведения.

Спартанский совет старейшин руководствовался теми же принципами. Мудрость избранных руководителей окружалась чуть ли не божественным ореолом. Им одним принадлежало право решать судьбы страны. Поднявшись над «общиной равных», они узаконили равенство бесправия и освободили рядовых граждан от тяжкой необходимости рассуждать, принимать решения и отвечать за содеянное. Народ оставался ребенком, от которого требовалось лишь послушание.

Олигархическая спартанская верхушка старательно заботилась, чтобы этот ребенок не повзрослел. Консервируя свой режим, спартанцы глубоко презирали демократические порядки. Они не сомневались, что административное рвение афинских политиков, охваченных неугомонной страстью к нововведениям, способно лишь погубить государство.

Налаженная, безупречно функционировавшая государственная машина спартанцев вызывала у одних эллинов ужас, у других — восторг. Но, как заметил Ксенофонт, «самое удивительное, что, хотя все хвалят подобные учреждения, подражать им не желает ни одно государство».

Афиняне гордились своими законами. Они верили, что их некогда внушила легендарному Тесею сама Афина, и не могли понять, почему боги дали спартанцам такой строй, который дельфийский оракул назвал наилучшим.

Впрочем, Перикла не смущала подобная оценка. Всей своей деятельностью он бросал вызов спартанским устоям. Он вел борьбу с соперником, не скрывая ни целей, ни методов; он был убежден, что выйдет победителем в споре, где свободе противостоит насилие, а разуму — тупое невежество. Сила демократии — в ее воинах, способных отразить натиск врага. И в ней самой, в ее законах и порядках, защищающих права демоса.

Он, Перикл, будет оберегать эти права до последнего часа своей жизни, даже если демос сам станет нарушать их. Ведь ему дана власть не для того, чтобы навязывать кому-то собственную волю, а чтобы выполнять желания народа. Разумеется, если они не противоречат закону, то есть справедливости и истине. Им, и только им подчиняется Перикл, которого называют «первым гражданином», не подозревая, каким бременем становится это звание.

Но чем большими правами пользовался демос, тем ревнивее он оберегал их, тем сильнее проникался сознанием своей исключительности. В 451 году по предложению Перикла экклесия принимает закон о гражданстве.

Еще со времен Солона сыновья от афинского гражданина и чужеземки пользовались всеми политическими правами. Никто не сомневался в гражданской «полноценности» Клисфена, Фемистокла, Кимона. Право гражданства даровалось нередко жителям других государств, если они имели заслуги перед Афинами. Правда, иногда это право приобретали незаконно, подкупая должностных лиц.

Теперь все значительно упростилось. Гражданином считался только тот, чьи родители — оба афиняне. И когда в 445 году из Египта пришли корабли с хлебом, присланным в дар Афинам, то перед его распределением проверили списки граждан и вычеркнули из них 5 тысяч имен. После чего, сообщает Плутарх, осталось всего около 14 тысяч претендентов, явившихся на раздачу.

Всего же, как полагают, в Афинах в середине V века до н. э. насчитывалось примерно 20–30 тысяч полноправных граждан, то есть не больше 10 процентов населения Аттики. Именно этот небольшой слой пользовался всеми привилегиями. Именно на его нужды шли средства, взыскиваемые с союзников. С точки зрения греков, это была подлинная демократия, поскольку она, предоставляла равноправие всем гражданам. О том, что эта демократия аристократична по своему существу, они не задумывались. Укрепляя демократический строй, афиняне сами же ставили пределы его развитию. И человек, с которым связан наивысший расцвет демократии в Афинах, по выражению одного исследователя, ту самую демократию «закрывает».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});