Гибель адмирала Канариса - Богдан Сушинский

Теперь Канарису приходилось лишь сожалеть, что подразделение, подобное «отряду Хайнца», действовавшему в тридцать восьмом, не было сформировано ими в июле сорок четвертого. Тогда штурмовики Хайнца были заблаговременно размещены по частным квартирам, что исключало их массовые аресты в случае провала. Кроме того, были подготовлены специальные отряды полицейских. Существовал и вполне реалистичный план захвата столичной радиостанции…

Но, видно, пророческими оказались слова того же Хайнца, который, обосновывая идею уничтожения фюрера, заявил генералу Остеру: «Только не тешьте себя иллюзиями, что вам удастся повергнуть фюрера обычным отстранением от власти или в ходе судебного процесса. В политическом плане Гитлер, этот полуидиот, сильнее генерала фон Вицлебена вместе со всем его армейским корпусом».

Тогда Остер расценил его заявление как симптом страха перед фюрером и был неправ. Хайнц как раз оценивал ситуацию более чем реалистично.

— Мне до сих пор трудно поверить, — неожиданно ворвался в поток его размышлений полковник Крингер, — что тогда, в тридцать восьмом, заговор мог быть сорван только потому, что фюрер согласился на проведение Мюнхенской конференции по поводу судьбы Судетских земель.

— Но именно этим шагом Гитлер выбил у нас из-под ног политическую почву заговора, — нервно возразил Канарис.

— Это мы так решили. На самом деле у нас всего лишь очень слабо была налажена пропаганда. Геббельс — вот кого нам в те времена не хватало.

— Нельзя было просто отстранить или убить фюрера. В конце концов, не следует забывать, что к власти он пришел законным путем, что у него была огромная масса приверженцев, а также о том факте, что за ним шла значительная часть армии, военно-воздушного, военно-морского флота и полиции. Даже в абвере далеко не все были согласны воспринять план переворота. По крайней мере до того, пока Гитлер оставался в живых.

— Гибель фюрера кардинально изменила бы отношение к нему, — согласился Крингер, — но только гибель…

— И потом, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что высокопоставленный Лондон так и не дал гарантий своей поддержки.

— Извините, адмирал… Но мне, ржавому якорю, позволительно заметить, что в подобных делах Британия ни при чем. Ей нечего соваться в наши дела.

— Я не понимаю вас, Брефт.

— Фюрер с его национал-социализмом — это наши, сугубо германские проблемы. И потом, если кто-то там, в британских верхах, не высказал нам во всеуслышание своей поддержки, из этого еще не следует, что официальный Лондон против убийства фюрера. Не следует забывать слова лорда Галифакса,[42] сказанные им сразу же после конференции советнику германского посольства в Лондоне Тео Кордту: «Позвольте, но ведь не могли же мы быть столь же откровенными с вами, как вы с нами!»

— Да, он действительно высказался в таком духе?! Странно, я почему-то об этом не знал.

— Только не «в духе», а дословно. Они были опубликованы в какой-то из газет, кажется, во «Фёлькишер беобахтер», и я выписал их себе.

— Что весьма похвально с вашей стороны. Возможно, я просто не обратил внимания на эти слова.

— Во всяком случае, это было сказано истинным дипломатом, не позволявшим себе открыто вмешиваться во внутренние дела Германии. «Дескать, совершите переворот, уберите фюрера с политической арены — тогда и поговорим», — вот что скрывалось за напыщенной репликой лорда, — вновь вклинился в разговор полковник. — Мы же с вами возрадовались мирному присоединению Судет, мы слишком расчувствовались по этому поводу.

— Поскольку это единственное, что нам позволительно было делать в то время, — заметил адмирал.

— Сомневаюсь. Многое указывает на то, что Гитлера можно было убрать еще тогда, в Мюнхене, в сентябре тридцать восьмого года.[43]

— Ну, уж тогда подобная затея выглядела бы — в политическом плане — чистейшим безумием, — проворчал Канарис. — Весь Мюнхен приветствовал фюрера как собирателя германских земель, новоявленного Барбароссу. А тут мы — со своей бомбой! После покушения немцы растерзали бы нас.

— А по-моему, после присоединения Судет взбудораженный Мюнхен куда желаннее приветствовал Чемберлена, что вызвало у Гитлера приступ желчного раздражения.[44]

— Не думаю, что такая мелочь могла испортить фюреру настроение или хотя бы бросить тень на то общее впечатление, которое он вынес из этой мюнхенской говорильни. В конечном итоге победителем из конференции вышел он, а не Чемберлен или кто-либо другой. На этой встрече в верхах он добился всего, чего хотел и к чему стремился.

Внимательно выслушав адмирала, Крингер все же отрицательно покачал головой.

— Этим мог довольствоваться кто угодно, только не Гитлер.

— Как знать, как знать…

— Гитлеру нужно, чтобы немецкий народ еще и любил его, — философски заметил Крингер. — Настоящему диктатору мало осознавать, что народ покорился ему, важно знать, что этот, поставленный им на колени, народ еще и любит, просто-таки обожает его.

— Чтобы народ до смерти боялся его, — саркастически заметил Брефт, — и так же, до смерти, любил! Согласитесь, адмирал, в этом что-то есть от истинной натуры нашего фюрера.

3

На какое-то время в «каюте адмирала» воцарилось тягостное молчание. Так отрешенно, думая каждый о своем и глядя в пространство перед собой, способны молчать только заговорщики-неудачники, уже почти физически ощущавшие на своих шеях петли правосудия.

— Господа, — нарушил это эшафотное молчание адмирал, после того как наполнил рюмки коньяком, — полагаю, что вы навестили меня не только для того, чтобы предаваться воспоминаниям о давнишних неудачах.

— Совершенно верно, — охотно согласился Крингер.

Офицеры переглянулись и, поняв, что хозяин виллы провозглашать тост не собирается, молча подняли свои рюмки, а выпив содержимое, еще с минуту молча, отрешенно смотрели каждый в свою сторону, а точнее, каждый в свое «никуда».

— Нас все еще трое, — решился продолжить некстати прерванный разговор полковник Крингер. — У нас сохранились кое-какие связи и влияние. Далеко не все наши единомышленники арестованы.

— К чему вы клоните, полковник? — резко отреагировал Брефт. — Не могли бы вы объяснить мне, старому крабу, что вы опять замышляете?

— Вообще-то мои слова были обращены к адмиралу Канарису, — слегка побагровел полковник.

Адмирал удивленно взглянул вначале на Брефта, затем на полковника. В отличие от фрегаттен-капитана ему понятно было, к чему клонит Крингер, зато удивляло другое — что эти офицеры явились к нему, заранее не согласовав свои планы.

— Однако за этим столом нас сидит трое; кажется, вы сами только что обратили на это внимание, — в не менее резкой форме напомнил Крингеру фрегаттен-капитан.

— Адмирал старше вас по чину, и для меня крайне важно было знать его мнение.

И тут Канарис понял: пора вмешаться, чтобы не допустить открытой ссоры между ними.

— У нас с вами, господа, и так хватает врагов, — угрюмо заметил он, в душе уже не соглашаясь с тем, к чему ведет в своих рассуждениях полковник Крингер. — Так стоит ли затевать драчку еще и между собой?

— Затевать, ясное дело, ничего не стоит, — первым отозвался Брефт, — но согласитесь, господин адмирал, что, когда в матросских кубриках и в трюмах начинается буза, в кают-компании с самого начала должна быть полная ясность происходящего. Иначе придется то ли вывешивать на мачте пиратский «Веселый Роджер», то ли развешивать по реям половину взбунтовавшейся команды.

— Он прав, — поморщился Канарис, которому уже в принципе не нравилось, что после всех провалов, арестов и казней полковник вновь решается затевать эту «трюмную бузу». Причем делает это в его доме. Однако недовольства его хватило только на то, чтобы сказать Крингеру: — И вообще, выражайтесь-ка яснее, полковник. Темнить здесь уже нет смысла.

— Считаю, — все еще не мог угомониться этот закоренелый заговорщик, — что нам немедленно следует повести переговоры с некоторыми генералами из близкого окружения фюрера.

— Да вы что, действительно собрались составлять еще один большой генеральский заговор?! — вдруг изумился Канарис, словно бы только теперь по-настоящему прозрел.

— Разве у нас есть иной путь? Не переплывать же нам воды Ла-Манша с криками: «Не стреляйте, мы неудавшиеся берлинские заговорщики! Приютите нас!»

— Все, кто мог угодить в Плетцензее, уже угодили туда. Вы всерьез считаете, что и после второй волны арестов найдутся желающие восходить на все тот же эшафот?

— Но ведь не можем же мы и в самом деле сидеть сложа руки! Война вот-вот завершится.

— Вот и пусть завершается. Возможно, даже под стенами Берлина. Но только пусть она завершается солдатами, на поле брани, а не в кабинетах путчистов.