Стихотворения - Владислав Фелицианович Ходасевич

слишком субъективным по природе, демагогическим по тактике, а главное – принципиально ошибочным. Я тогда же (10 сентября 1931 года) возражал ей на страницах «Возрождения» в статье «О писательской свободе», указав, что должно различать два понятия: цензура и редактура. Первое есть действительное нарушение писательской свободы, производимое извне и ставящее писателя в такое положение, когда он лишается возможности высказать свои мысли где бы то ни было. Второе – законное право всякой редакции печатать только тех авторов и тот материал, которые соответствуют ее политической, литературной или иной программе, а если оказывается при этом, что тот или иной писатель не находит себе места в существующих изданиях, то его право – сетовать на судьбу, на то, что современники его не оценили, на редакторское непонимание, но отнюдь не обвинять никого в покушениях на писательскую свободу и в затыкании ртов. Тогда же я писал между прочим: «Не только всякая партия, но и просто шайка свободна в выборе своих членов и может подчинить их известной внутренней дисциплине».

К этой моей полемике с З. Н. Гиппиус и к только что приведенной фразе о шайке ныне и возвращается А. Л. Бем в седьмом номере «Меча». «Этот образ шайки, возникший по ассоциации с редакцией, мне показался любопытным», – говорит А. Л. Бем и высказывает предположение, что мною в данном случае руководило нечто «бессознательное». Высказывая такое предположение, А. Л. Бем, однако же, опасается, что я на него за это «обрушусь». Опасение совершенно напрасное. «Обрушиваться» на А. Л. Бема нет у меня ни малейших оснований, потому что он весьма правильно прозрел ход моих мыслей, только не совсем точно его характеризовал. В моей фразе о «шайке» не было ничего подсознательного, а была простая недоговоренность. Я просто имел в виду, что мы живем в мире несовершенном, где порой люди объединяются не в силу идейной общности, а в силу совпадения интересов, корыстей. Объединение идейное есть партия, объединение корыстное – шайка. У партий имеются программы, у шаек – одни лишь тактики, состоящие в круговой поруке с целью взаимной рекламы и тому подобного. Редакция, составившаяся без идейной базы, силою вещей превращается в шайку, если уже с самого начала не есть таковая. И – прямо скажу – такие редакции существуют. Я их и имел в виду. Но, как прежде, так и теперь, я не могу и за шайками отрицать их право на недопущение посторонних или нежелательных элементов, на их, так сказать, суверенитет. И если шайка не хочет печатать статей З. Н. Гиппиус, она может сим обстоятельством огорчаться, но не может жаловаться на нарушение ее свободы. Мне даже кажется, что именно З. Н. Гиппиус покушается на свободу литературных объединений, отстаивая нечто вроде своего права на вторжение в редакции, или в шайки, почему-либо не склонные печатать ее статьи… Но вернемся к статье А. Л. Бема.

Его первая попытка чтения моих мыслей оказалась удачна. К сожалению, не могу сказать то же о второй. Дело в том, что не так давно в «Возрождении» был напечатан мой фельетон об «Избранных стихах Брюсова» в советском издании. Вспоминая по этому поводу свои воспоминания о Брюсове, напечатанные почти десять лет тому назад, я писал, что наши суждения и оценки относительны, что на них влияют обстоятельства, при которых они складываются, и что даже самый их смысл меняется в зависимости от условий, в которых они произносятся. Я писал, что не могу теперь говорить о Брюсове так сурово, как говорил в 1924 году, – не потому, что изменилось мое отношение к Брюсову, но потому, что моя аудитория оказалась не той, какою я предполагал ее. Я думал, что осуждаю Брюсова перед лицом людей, служащих литературе до последней степени бескорыстно, а теперь вижу, что если Брюсов и не был вполне бескорыстен, то из нынешнего моего окружения «его превзошли те, кто способны обхаживать любого глупца и невежу – ради хвалебной статейки, пресмыкаться пред кем попало – ради поддержания добрых отношений, мириться с самыми наглыми литературными дельцами – чтобы не заклевали…».

Вот в этих моих размышлениях А. Л. Бем увидел, как он выражается, самопризнание. Какое же? В чем? Я искренно признателен А. Л. Бему за то, что он, желая, видимо, отнестись ко мне мягко и снисходительно, не совсем ясно формулирует, в чем состоит мое «самопризнание». Он ограничивается намеком, который я позволю себе раскрыть, потому что мне-то ведь нет надобности с собой церемониться. Сколько я понимаю, А. Л. Бем хочет сказать приблизительно следующее: теперь Ходасевич признает, что писатели находятся в рабстве у редакторов и под их давлением принуждены писать не то, что думают; Ходасевич даже кается в том, что и сам в критических своих суждениях ныне уже руководствуется «принципом относительности», то есть постепенно привыкает действовать в духе современных литературных нравов…

Прямо заявляю: ничего подобного я в своей статье не сказал и не хотел сказать. Ежели я «каялся», то лишь по частному поводу: в том, что осуждал Брюсова перед лицом людей, которые не лучше, а часто и хуже его. Между этими моими покаяниями по поводу Брюсова и моей статьей «О писательской свободе» А. Л. Бем совершенно ошибочно усматривает какую бы то ни было связь. Как прежде, так и теперь я считаю, что всякая редакция вправе распоряжаться поступающим материалом, и это распоряжение само по себе никакой писательской свободы не нарушает. Если же некоторые редакторы при этом руководствуются посторонними, не идейными, а житейскими соображениями – то это не что иное, как злоупотребление их правом, которое все же само по себе неотъемлемо. Такие злоупотребления существовали, вероятно, всегда и везде, но писатели умели и хотели противопоставить им свою волю к высказываниям прямым и бескорыстным. Не вина редакторов, если воля такая в писателях ослабевает и если «дружбою и родством и ожиданием выгод» сами писатели руководствуются чаще, нежели и редакторы. О себе самом смею сказать, что совесть моя чиста: ни по собственному желанию и ни по чьему приказу мнений своих не изменяю. Поэтому в моих словах о том, на что насмотрелся я со времени написания воспоминаний о Брюсове, никакого самопризнания нет. Эти слова писал я, глядя не в зеркало, а глядя вокруг себя. Некогда критика уверяла Сологуба, что в лице Передонова изобразил он себя самого. Он ответил: «Нет, мои милые современники, это я не о себе, это я о вас». Мне очень хочется повторить слова Сологуба. Поэтому напрасно А. Л. Бем сопоставляет мои слова со словами той