Ядовитый полигон - Сергей Самаров

Только после этого он повернулся к моему спутнику, наклоном головы повторил свои извинения и посторонился, пропуская нас в дом. Охранник смотрел мрачно и недоверчиво, но руку к моему пистолету-пулемету не протянул.

Мы вошли в дом.

–  Я велел приготовить чай, – сообщил хозяин.

–  Извини, – возразил я, – может быть, я нарушаю ваши обычаи, но сложилась опасная для всех обстановка, в том числе и для жителей села, поэтому я хотел бы сразу переговорить с Пехлеваном.

Хозяин что-то сказал моему спутнику – видимо, задал вопрос; тот ответил коротко и сердито. И мы все вместе пошли в конец коридора, где была распахнута дверь в угловую комнату. Пехлеван не лежал, как я предполагал, а сидел за столом, мрачно глядя на трубку мобильника. Или только что с кем-то поговорил, или ждал звонка. Поднял на меня красные, воспаленные глаза. Узнать Пехлевана было сложно. Мое колено постаралось на славу, и нос бывшего бандитского командира расплылся во все лицо. Похоже, одним переломом дело не обошлось. Но мне показалось некорректным пристально рассматривать Шахмардана Саламовича. И я только коротко поприветствовал его:

–  Здравствуй еще раз, Пехлеван.

–  Еще раз здравствуй, Самовар, – ответил он.

Я не обиделся на кличку, как и он не обиделся на свою. Я с детства привык, что меня так зовут. Не дразнят, а именно зовут, хотя внешне я на самовар походил мало и даже привычки сопеть не имел. А вот Пехлеван сопел, как настоящий самовар. Видимо, дышать ртом ему мешало сломанное ребро, потому что дыхание ртом обычно бывает глубоким. А носом он нормально дышать вообще не мог, потому и пыхтел при разговоре.

–  Про самочувствие тебя спрашивать не буду, поскольку догадываюсь, каково твое состояние. Да и некогда нам. Подполковник Лагун получил приказ уничтожить и тебя, и меня и почти всем своим отрядом выдвигается в сторону села.

–  Я предполагал это, – сказал Пехлеван, показывая мне телефон. – И потому обзвонил всех, кто может встать на мою защиту. Ты тоже, вижу, пришел за защитой?

Я улыбнулся его самоуверенности, но ответил твердо:

–  Ты забыл, наверное, что являешься моим пленником и что в данный момент я обязан защищать тебя, а не ты меня. Я только пришел за твоими людьми. Из тебя сейчас плохой командир. Я хочу возглавить твой отряд и местное ополчение и достойно встретить подполковника. Много ты собрал людей?

–  Несколько человек обещали прийти сразу, несмотря на снегопад. Это из ближнего к нам села. Они все хорошо вооружены. Есть даже пулемет и гранатомет. Нужно дополнительно собрать всех местных, хотя мне сказали, что они от меня ушли, и я не уверен, что они мне подчинятся.

–  Местных сейчас собирает Илдар, – сообщил я. – Сколько у тебя человек?

Он не ответил на вопрос. Только сам спросил:

–  Ты не боишься возглавить, как вы нас называете, бандитов?

–  Не боюсь.

–  Хотя после того, как я тебя так подставил, тебе уже терять нечего.

–  Подставил меня не ты, а подполковник Лагун с твоей помощью. Лагун преследовал свои цели. Но сам же и нарвался на неприятности. Для него сейчас единственный путь к спасению – это уничтожить меня, тебя и всех, кто знает о его делах. А о его делах знает уже, кажется, все село. Значит, он и его уничтожит. Жителей то есть… В противном случае дело обернется для него трагедией. Сводный отряд спецназа ГРУ уже ждет команды на уничтожение отряда подполковника Лагуна, и тот это знает. Причем даже знает то, каким будет этот приказ.

–  Каким?

–  С обязательным устным дополнением: пленных не брать. Есть в нашей современной военной действительности такая формулировка, когда требуется не оставлять следов…

–  Нас тоже в этом случае будут уничтожать? – по-своему понял Пехлеван то, что я сказал. – И тебя, и меня?

–  Ты знаешь, чем занимался здесь отряд подполковника в действительности? – на всякий случай спросил я, хотя и предположить не мог, что Лагун откровенничал с такой одиозной личностью, как Пехлеван.

Командир банды поднял на меня взгляд своих красных, налитых кровью глаз.

–  Чем он занимается здесь, знаешь? – повторил я свой вопрос. – Я не ограбление ювелира имею в виду. С этим пусть следственный комитет разбирается, и он же пусть ищет и ловит жену ювелира. Я говорю про задачу, с которой прибыл на Кавказ отряд Лагуна.

–  Я не знаю такой задачи. Знаю только, что против него выдвигали обвинения жители села. Ты знаешь, какие обвинения?

–  Я слышал, что он испытывал на домашнем скоте какие-то химикаты. Но пока это обвинение бездоказательно. А о самом задании знает только сам Лагун и бойцы его отряда. Да и то, думаю, не все.

–  Полтора Коляна знает точно, – сказал Пехлеван.

–  Уже ничего не скажет. Я убил его еще вчера.

–  Жалко, – вздохнул Пехлеван.

–  Полтора Коляна жалко?

–  Нет. Жалко, что ты убил его. Я сам мечтал сделать это. Не люблю негодяев.

–  Их никто не любит. Но если ты ничего не знаешь об основной задаче отряда Лагуна, то можешь спать спокойно. Ты не подлежишь ликвидации. Если только сам Лагун не захочет тебя ликвидировать… Так сколько у тебя человек?

–  Сейчас четверо. Это все, что осталось от моего отряда. Еще двенадцать человек в селе.

–  Если бы ты вчера не послал к Лагуну двенадцать человек, сейчас он был бы для тебя безопасен.

Пехлеван промолчал и даже взгляд опустил. Он чувствовал за собой вину, и Лагуну, подумалось мне, пришлось приложить немалые усилия, чтобы заставить Пехлевана обречь на гибель своих людей. Однако рычаг давления подполковника на Нажмутдинова был мне неизвестен, иначе я и сам бы не замедлил им воспользоваться.

–  Сколько человек обещали прийти из соседнего села?

–  Шестеро. Это проверенные бойцы. Но до них расстояние вдвое больше, чем до базы Лагуна. Они могут опоздать. Если опоздают сильно, то сами могут угодить в ловушку, потому что от боя не откажутся ни при каких обстоятельствах – даже если не застанут меня в живых. Втянутся в бой и не сумеют выйти. Не захотят выйти, потому что они настоящие бойцы до последнего вздоха. Если бы я знал, что Лагун уже выступил, я не стал бы их звать. Впрочем, снова позвонить не поздно, хотя никто не знает, как повернется дело, и они могут понадобиться…

Пехлеван уставал от собственных слов и говорил все медленнее и медленнее. Со сломанной челюстью трудно говорить, а он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его страдания. И только по замедленной речи можно было догадаться о его состоянии. Но я старательно не показывал того, что все замечаю. Наверное, это было бы обидно моему пленнику.

–  Хорошо. Этот вопрос выяснили. Теперь меня интересует переподчинение боевиков. Послушаются ли меня твои люди и пойдут ли по моей команде в бой? Предупреждаю, что я командир жесткий и неподчинения не потерплю. А это в случае обострения ситуации может привести к общему недовольству.

–  Я видел, как ты командовал, и могу доверить тебе своих людей. Кроме того, ты сегодня сам постарался и заработал у них авторитет. Ну, скажем так, если не заработал, то отобрал мой авторитет. Но, скажи мне, может ли собака – это без обиды, это не оскорбление! – может ли собака, самая умная и дрессированная, повести на охоту стаю волков? Что из этого получится? Сам ты представляешь? Даже та собака, которая победила в бою вожака волчьей стаи…

–  Философствуешь, Пехлеван… – вступил в разговор молчавший до этого философ Абумуслим Маналович. – Но я могу тебе ответить вместо Самовара. Жизненными ситуациями ответить, живыми примерами. Я много читал про такие случаи, а однажды и сам с ним столкнулся. Дикие собаки, вернее, одичавшие, собираются в стаи, живут как волки и, случается, даже смешиваются с волками, с волчьими стаями. Страдают же от этого люди, потому что волк более приспособлен к дикой жизни и не знает жизни человеческой. А собака ее знает – и проводит волков там, куда сами они никогда не сунулись бы из чувства самосохранения. Собака хитрее и наглее волка, не боится человека и не уважает его законов – и становится лучшим вожаком. И более опасным. Так и с Самоваром. Он лучше знает, на что способны федералы, и знает, как они умеют воевать. И слабые их стороны – тоже. Потому может ударить так, как они не ожидают. Для федералов это будет большой неожиданностью. А что касается уважения к своему новому командиру, я думаю, не много найдется желающих показать свое неуважение. Значит, об этом беспокоиться не следует.

Абумуслим Маналович говорил строго и резко, в отличие от меня не жалея Пехлевана, и это звучало вполне убедительно.

–  Я скажу своим людям, что у них новый командир. На время, конечно…

–  А ты, пленник, собираешься и дальше оставаться командиром? – спросил я напрямую.

Пехлеван откровенно смутился.

–  Да, я как-то не слишком чувствую себя пленником, – сознался он.

–  Не нужно было разрешать переносить тебя сюда, – сказал мой спутник. – В подвале моего дома ты чувствовал бы себя более адекватно ситуации.