Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

журнал. Еще одно яйцо по трубам.

Хм.

Лучше ковать железо, пока горячо.

Слишком устал. Может, раза и недостаточно, но дважды – уже перебор.

Несколько секунд все тихо; но, даже ловя и скользя на доске вниз по следующей волне сна, Фенвик чует, как фантазия его подруги все еще бодра.

Соломон. Удастся ли вправить Соломоново решение? Храм Соломона? Копи царя Соломона?

* * * * *

Пусть каждая звездочка представляет собой одну ночь, начиная с той воскресной первого июня: мы тем самым символически изображаем период и менструации Сьюзен – каковая, сообщает она судовому журналу, начинается на полчаса позже, словно бы вызванная ее предшествовавшим помолом зерна, и прекращается в следующий четверг, – и остановки «Поки» на острове Соломона, куда мы выдвигаемся наутро и откуда в тот же самый четверг отплываем и движемся вверх и через Чесапик к о. Уай.

Отворотивши взор ради этого эпизода от непрерывных ордалий большей части человеческого населенья Земли, какая и в 1980 году еще ложится в постель голодной, когда есть куда ложиться, а если потом просыпается, то просыпается еще голодней, слабее, на пять дней дальше уязвленной телом и умом. И забывая, если можем, сходным же манером продолжающуюся ордалию нашей естественной окружающей среды, что осквернена от реки Джеймз до озера Байкал нашим дреком и медленно готовится – без единого душевного движенья или идеологии – взыскать с нас воздаяние. И, отставив в сторону любые ордалии, какие мог бы претерпеть в те пять дней исчезнувший брат Манфред, если, как до сих пор иногда воображает Кармен Б. Секлер, не умер от собственной либо чьей-нибудь руки, а спрятан на конспиративной квартире, быть может, в Москве или Сибири, быть может, всего лишь в нескольких сотнях ярдов от слипа «Поки» в гавани Соломона. И, обходя вниманием, ибо невыразимо, если, увы, не непредставимо, какие ордалии мог пережить или не пережить молодой Гас Секлер-Тёрнер, сын Манфреда, полубрат Сьюзен, где-то в Чили от рук мучителей, расположенных к ремеслу своему натурой, но натренированных в нем в Бразилии и близлежащей приятной Вирджинии, либо же ин ситу специалистами, оттуда отправленными: офицерами и консультантами полу-на-пенсии, чьи яхты покачиваются на соседних швартовках, как раньше покачивался «Варкал» Пейсли. Что есть у нас в смысле Ордалий, дабы удовлетворить Сьюзенову шаблону для нашей истории?

Факт в том, что среди тех звездочек у нас не одна ордалия на штуку, а две, об одной из коих каждый из нас исправно рапортует супругу, а об одной – пока еще нет.

После долгого и крепкого сна мы просыпаемся в потном, облачном понедельнике, благодарим укромный Маколл за укрытие нас, разговляемся и отплываем на небольшом зюйд-весте обратно к Соломону, цокая языками на грохот вооруженных сил. В гавани арендуем переходящий слип, подумываем о номере в мотеле и решаем, что для сна сгодится и «Поки»: в марине есть душевые и прачечные мощности. Фенвик отправляет почтой записку на «Ферму Ки» на другой стороне Залива – Шефу и Вирджи, кому не нравится телефон: Мы в целости и сохранности вернулись домой из морей; до конца недели подойдем к вашему причалу. Телефонирует сыну и снохе в Бостон – убедиться, как у них протекает беременность. Никого нет дома. Ревниво предполагает, что они там стакнулись с Мэрилин Марш и вместе покупают детские шмотки. Сьюзен его корит: если б ей свезло быть подлинной бабушкой-на-стапелях, она бы, к черту, еще как стакнулась эт сетера. Глаза у нее затуманиваются. Она идет за «Мидолом».

Вот телефон освободился, чтобы она смогла позвонить Бабуле! Из Пайксвилла по проводу слабо доносится: Алло? с акцентом – акцент этот Сьюзен, пока не стала старше, считала не идишем, а бабушкиным. Привет, Баб! поет она в ответ в десятитысячный раз за тридцать пять лет их особого любовного романа: Мы дома!

И теперь, когда об этом сказано Бабуле, сказано и нам.

Хава Московиц Секлер произносит: Слава Боху. Как Фенн? У Бабули семь лет назад случился с этим браком недобрый час: ее самоцветик, ее черноглазка Сьюзен, ее мамулечка[86] выходит за гойского разведенца, кому за сорок! Может, и детей у нее даже никогда не будет! Но наша любовь вскоре это уладила.

Он прекрасно, Баб.

Слава Боху. Приводи. Как йиво родители?

Теперь Сьюзен смеется. Они прекрасно, Баб, наверное; мы с ними еще не разговаривали. Баб, мы только что с яхты! Плавали в океане день и ночь, целую неделю. Мы только что сошли на берег. Понимаешь, о чем я, Баб? Сьюзен чувствует – через медные провода и микроволновые реле, – что́ бабушка ее постигает, а что́ выше ее понимания; никакой это не телефонный звонок, это становится уроком любви. Помнишь, как оно, Баб, когда тебе было семнадцать и ты переплыла океан из России, как судно не вставало на якорь каждую ночь, а все плыло и плыло, пока не приплыло в Филадельфию?

Ты в Филадельфии?

Нет-нет, Баб. Мы в Чесапикском заливе. Около Вашингтона. Скоро будем в Балтиморе.

Плишу! Как Оррин и Джули?

Ба-аб! Слушай, Баб. Ты слушаешь?

Слышу-слышу. Вы плавыли.

Учителка до мозга костей, Сьюзен не уймется, покуда ее 85-летняя бабушка, пережившая погром и потогонку, кому едва удается представить, что такое прогулочная парусная яхта, не овладеет разницей между океанским переходом и перескоком от одной ночевки на якорной стоянке до другой. Выучив этот веселый урок, Бабуля получает разрешение обращаться с предлогами как бох на душу положит: Тока я один раз уж переехала Атлантику, а теперь кабутто еще раз переехала.

И спросить: Как Мириам? Вы поховорили?

Бабуля! Ты сама как?

Спроси у мамули своей, блахослови ее Бох; она тебе лучче расскажет.

Звоним Кармен Б. Секлер. Сьюзен первая: Привет, Ма! и Фенвик, стоя у платного телефона на причале марины, среди лязга фалов в лесу вытянутого алюминия, слышит хриплый голос своей замечательной тещи: Хвала Христу, вот они, Морские Черти. Вы где это, к дьяволу? Мы устанавливаем наше местоположение и подтверждаем то, что Кармен Б. Секлер и так приняла как должное: что вчера с той погодой нам было слишком некогда, и потому мы не позвонили, как обещали. Хаве Секлер, слышим мы теперь, пока мы были в море, сделали еще одну операцию по установке кардиостимулятора, уже третью. Приборчик не желает держаться за ее дряхлеющую мускулатуру: он соскальзывает, он воспаляет, ей от него больно. Без него она умрет; с ним она слаба и ей плохо – слаба настолько, что может только слушать и кивать по телефону. Впереди