Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

– Верьте мне, Никита Иванович, как только я стану императором, государство Российское будет жить именно по тем законам, о которых вы пишите.

6

Вернемся к нашей героине. Встреча с сестрой произвела на Глафиру поистине благотворное действие. Ранее, пережевывая изо дня в день свои страхи, она запрещала себе радоваться: поймают, вернут назад, или еще того хуже, масонские или полицейские чины дознаются, что она обманом носит мужское платье. Днем страхи эти жили как предчувствие, воображение отказывалось рисовать страшные картины, но снам не прикажешь показывать только хорошее. Ночью она видела погоню, чьи-то цепкие руки хватали и волокли на расправу, а дальше страшный суд в подвале у вольных каменщиков.

Обещание Вареньки помочь в деле с наследством разом упразднило прежние страхи. Она увидела во сне ромашковый луг и еще какой-то город диковинный, в котором словно уже была когда-то, потому что узнавала и дворцы, и улицы.

Замечательное настроение не оставило ее и утром. Перед Глафирой вдруг словно ожил материальный мир – вместилище всяких прекрасных вещей. Начнем с того, что это очень приятно – иметь собственное жилье. Пусть она только квартирантка, но в этом флигеле ощущает себя полной хозяйкой. Глафира и не замечала прежде, как свеж куст жасмина под ее окном, какая красивая резная спинка у немецкого стула, как хорошо пахнет свежее белье, которое чистоплотная Феврония перекладывала лавандой. Над столом в простенке висело распятие – дань лютеранской вере хозяина, а в красном углу икона св. Николая-угодника – помощника всем путешествующим. Деревенское распятие было ярко раскрашено и имело, прямо скажем, веселый вид, а лик Николая Можайского выглядел отнюдь не суровым, а почти ласковым, явно одобряя Глафиру.

Теперь она не только оправдывала свой, на первый взгляд, безумный побег из Вешенок, но и гордилась собой. Будущее виделось вполне понятным. Главное, прожить в Петербурге потаенно еще два месяца, а потом она выйдет из подполья и заявит о своих правах.

И нечего прятаться во флигеле! Этот город принадлежит ей так же, как всем прочим жителям. Раньше только на Добром выезжала, а тут вдруг пристрастилась к пешим прогулкам. Она гуляла по набережным. Вид кораблей у пристани, след от бегущего по реке катера, изумрудная плесень на старых подгнивших сваях – все вызывало отклик в душе ее. И еще звуки… Звонили колокола, кричали грузчики, гомонили торговцы, цокали подковы о булыжник – во всем ей слышалась музыка большого города. Даже вечерний туман и чуть различимый в нем шорох листьев рождали свою мелодию. Глафире улыбались не только нимфы в парке, но и прохожие, и матросы на палубе, и барышни в кисейных платьях. Она не отказывала себе в удовольствии подмигнуть этим нарядным птичкам.

Душа ее жаждала любви, и это так понятно для девы неполных двадцати лет, но какая может быть любовь, если на тебе камзол и мужской парик? И сознаемся себе, ей жалко будет расставаться с мужским костюмом. И не потому, что он ей особенно нравился. Во-первых, женское платье теплее. Кажется, что об этом в летнюю пору говорить, но если вечер туманный или ветреный, то в портах ноги зябнут, а под юбкой всегда тепло. Удобно также, что когда юбкой ноги закрыты, не видно, штопанные у тебя чулки или нет. Можно и вообще на босу ногу туфли надеть, а у мужчин белые чулки должны быть всегда безукоризненно чисты, башмаки начищены, пряжки на них должны солнечных зайчиков пускать, а то срам, скажут, сей господин неряха.

И с мужским париком гораздо больше возни. Женские волосы позволяют некоторый беспорядок, это даже поэтично. Воткни над ухом розу, и вот ты уже шаарман! А на мужском парике букли должны быть безукоризненны, коса аккуратно оплетена шелковой лентой, лоб открыт и высок. Здесь цветком дело не поправишь. Каждый день надевай парик на болванку, подвивай кудри, а раз в неделю волоки волосы к справщику, чтобы он все изъяны выправил, пудру вычесал и все заново присыпал. Словом, возни немерено.

И не только в костюме дело. Пообвыкнув в новом обличье, Глафира просто поражена была, насколько мужчине, против женщины, лучше и вольготнее живется на этом свете! Она могла выйти из дома в любое время и никому не давать в этом отчета. А барышне как? Ей одной вообще неприлично на улице показаться. Рядом обязательно должна идти или маменька, или гувернантка, а на худой конец пара слуг, из которых один непременно мужчина. Простонародью живется не в пример легче. Пошла повариха на рынок, хоть бы и молоденькая, ну и иди себе, никого это не волнует. Но простонародью работать надо, а это тяжело. И потом они почти все рабы.

Глафира не хотела быть рабыней. В Петербурге столько соблазнительных интересных мест, и хочется везде побывать. И хорошо это делать одной, чтоб никто не дышал в затылок. Ты можешь зайти в любой кабак и заказать себе еду мясную и полпива. А девица, даже в сопровождении, может заглянуть разве что в кондитерскую, скушать рогалик или булочку с кофием. И то про такую говорят – смела не по годам.

А лавки модные или, скажем, книжные. Если ты мужчина, заходи и покупай, что душе угодно, хоть атлас морской, хоть «Санк-Петербургские новости». И никто не усмехнется, не скажет, что ты умничаешь и притворяешься. Быть «синим чулком» смешно и стыдно. А ведь столько интересных книг на свете! Глафира любила читать книжные оглавления в лавках, у нее даже глаза разбегались. Много немецкой литературы и французской, но были книги и на русском. Правда, покупки она делала скупо, помня, что надо экономить.

И все-таки она все время выходила за рамки назначенного дневного бюджета. Виной тому был театр. Вот ведь прожорливое чудовище! Но Глафира не могла и не хотела отказывать себе в удовольствии лицезреть это чудо. Видно, наследственность со стороны матушка давала о себе знать. На первом же спектакле Глафира разом вспомнила и запах кулис, и вразнобой пиликающие скрипки настраивающегося оркестра, и наивно-роскошные костюмы актеров. Она-то знала цену этой царственной пышности, там подштопано, тут подшито. Все это она видела еще девочкой, глядя из бокового выхода, как красавица мать выводит свои рулады. И как в детстве, так и теперь, возникало чувство, что именно здесь, на ристалище, разыгрывается подлинная жизнь, а за стенами театра протекает только ее копия. Потом батюшка запретил ребенку без нужды шляться в театр, объяснив, что пиесы часто имеют фривольное содержание, а ребенок должен жить с гувернанткой и вовремя ложиться спать.