Иерусалим - Денис Соболев

Но утром четвертого дня Бен Зома сказал: «Возможно вам хочется здесь сдохнуть, но для меня главная цель — вернуться домой живым. У меня, между прочим, жена и дети, включая тех, которые пока еще не родились». Потом он помолчал и добавил: «Все дело в демонах. С ними человек не может справиться. Первейший долг опытного восходящего — быть осторожным. Иначе я бы, наоборот, требовал идти как можно скорее». «Хорошо, — ответил ему Акива равнодушно, — мы отдадим тебе часть продовольствия, и ты можешь вернуться». «А шатер, а веревки?» — спросил Бен Зома. «Шатер у нас один, — ответил Акива, — Да тебе он и не нужен. Мы еще низко». «Низко? — закричал Бен Зома возмущенно. — Чуть выше начнется снег. Значит вам страшно, а меня можно, как козла отпущения, отдать демонам гор. Если я свалюсь в расщелину, вы только и скажете, у него был такой хороший свиток Торы, мог бы еще служить и служить». Он забыл, что свой свиток Торы он тоже отдал рабби Элише. «Хорошо, — сказал Бен Зома подумав, — вас я предупредил, а за себя я уверен. Раз уж я взялся вас вести, в трудный момент я вас не брошу, какими бы безумцами вы ни были».

Так они и шли: впереди быстрым неровным шагом следовал Бен Аззай, за ним — Акива с комментариями Раши в наружном кармане вещевого мешка, Элиша с картой, которая чаще вводила в заблуждение, чем помогала, и грузный Бен Зома, повторяющий, что его цель — вернуться живым и что Всевышний создал еврейские души для служения и мысли, а не для бессмысленного самоуничтожения. Время от времени Элиша оглядывался, дабы убедиться, что Бен Зома не слишком отстал. Изначально они планировали, что Акива пойдет в одной связке с Бен Зомой, а Бен Аззай — с Элишей. Однако когда дошло до дела, Акива сказал, что не сможет вести группу, постоянно слушая причитания за спиной, что главный демон, которого они пока встретили, — это демон трусости. Элиша согласился и пошел в одной связке с Бен Зомой. На пятое утро Элиша даже оказался с ним в одном лагере; они обсуждали, подниматься ли им в тумане на перевал, и оказалось, что. Акива и Бен Аззай «за», а Бен Зома и Элиша «против». Акива сказал, что решение принимать ему как руководителю группы, и они пошли в надежде на то, что туман опустится ниже и постепенно рассеется. Обходя ледник, сверкающий в тумане прозрачным серебром смерти, Элиша и Бен-Зома отстали настолько сильно, что потеряли Бен Аззая и Акиву из виду. А потом сквозь мрачные причитания Бен Зомы раздался пронзительный крик о помощи, в котором Элиша узнал голос своего друга, а уже потом услышал тяжелую хриплую брань рабби Акивы.

Элиша бросил мешок, освободился от связки и побежал вперед по узкому снежному карнизу. Повернув за угол, он увидел далеко впереди и внизу их связку: Бен Аззая, висящего над ледяным обрывом, и Акиву, зацепившегося ледорубом и тщетно пытающегося вылезти на скальный выступ. Никакой тропы, ведущей к этому месту, ему увидеть не удалось. «Держись, держись». — закричал он Акиве и вернулся к вещевому мешку. Но почти все веревки были у Акивы и Бен Аззая. Элиша достал из своего мешка единственную оставшуюся у него веревку и побежал по тропе. Было видно, что Акива медленно теряет силы. Элиша вбил крюк и спустился по веревке, потом вбил еще один и снова спустился. «Как их только туда занесло», — подумал он. И вдруг он увидел, что ледоруб Акивы начал скользить, потом руки, что-то затрещало; Акива судорожно сжал правую руку, левой достал нож, перерезал веревку, связывавшую его с Бен Аззаем. На долю секунды Элиша встретил изумленный взгляд Бен Аззая, а потом услышал глухой удар тела о снег, разбросанный горным эхом по бесконечной белой пустоте. Акива вылез на скальный выступ и прижался к каменной стене. «Вы хотели сделать это со мной, — радостно закричал Бен Зома откуда-то сверху, — но я вас обманул, я вас обманул».

По краю отрога Элиша спустился на дно расщелины, в которую упал Бен Аззай, в толщу нерассеявшегося тумана. Акива. прижавшись к скальному выступу, молча ждал. Бен Аззай был жив. «Это я сам, — сказал он, — я его туда потащил, а он держал меня пока мог. Ты же меня предупреждал, что здесь можно навернуться». А потом он посмотрел на Элишу и сказал: «Слушай, а вдруг никакого сада-то и нет, а есть только это мурло с его женой, неродившимися детьми и его байками про восхождения, которых никогда не было. Похоже, что он там внизу этими байками баб клеит». «Ладно, забудь, — сказал Элиша, — самое скверное позади, хорошо, что ты шею не сломал. Сейчас мы тебя вынесем, а сад будет в следующий раз». В расщелине было тепло, серые скалы нависали сквозь белый покров снега, небо было скрыто за бездонной толщей тумана. Элише казалось, что этому должен был предшествовать крик боли или предсмертный хрип, но глаза Бен Аззая наполнились льдом и уткнулись в невидимое небо. Так они и сидели, пока, наконец, Элиша не услышал крик Бен Зомы, что начинает смеркаться. Он поднял тело и стал медленно подниматься вдоль отрога, вышел на маленькую площадку, потом снова спустился в лощину и принес мешок Бен Аззая, потом мешок Акивы, упавший туда же.

Бен Зома с ужасом смотрел на него, не решаясь спуститься. «Вы хотели это сделать со мной», — закричал он. Элиша снял веревку со стены, вбил в трещину крюк, спустился по ней еще раз, бросил ее Акиве. Но за время долгого стояния на уступе руки Акивы превратились в камень, он с трудом обвязался и попытался подняться по стене, скатился на свой выступ, попытался снова, снова сорвался; но с третьего раза это ему все же удалось. «Демоны, демоны, — кричал Бен Зома, — они всюду вокруг вас. А вы их не видите. Слепота, слепота. Фараон, фараон, Акива стал фараоном». «Как вас туда занесло», — спросил Элиша. «Бен Аззай увидел там тропу и побежал к ней». Потом Акива помолчал и добавил: «Я держал его сколько мог. Я сам не боюсь смерти, но, как руководитель группы, я не должен был позволить погибнуть нам обоим. Нам нужно найти место для ночевки и место для похорон». Но они заночевали сидя на мешках, прямо под скалой, убедившись, что туда не долетают камни, которые утреннее солнце выбивает из тающего ледника. А тело спрятали в ледяной пещере и похоронили позже, когда вернулись.

А пока они продолжали медленно подниматься. Впереди шел Элиша, временами вглядываясь в свою бесполезную карту, пробуя воздух на вкус и пряча глаза от солнца; за ним — рабби Акива, так ни разу и не сбившийся с дыхания, с горящим взглядом, устремленным в надгорную пустоту; последним — Бен Зома, окончательно обезумевший, шепчущий что-то про демонов, хорошую еврейскую семью и необходимость вернуться живым. Именно там Элиша и встретил впервые ангела смерти; он стоял за поворотом снежного карниза, с узким, чуть растерянным лицом и белыми, как снег, волосами. Дождавшись, когда Элиша поравняется с ним, он пошел рядом, не оставляя следов на голубой простыне горного снега. «Неужели именно к тебе я и шел?» — сказал Элиша. «Нет, — ответил он, засмеявшись, — но тот, кто не любит смерть, не достоин жизни». «Смерть уродлива и ужасна», — сказал Элиша. «Да, — сказал он, — это так; но человек тоже ужасен, а смерть освобождает его от самого себя». «Я думал, что ты будешь говорить загадками, я был в этом уверен». «Нет, — ответил ангел, — я отвечаю на все вопросы, кроме одного». «Но именно он-то меня и интересует», — сказал Элиша. «Я буду к тебе иногда заходить и спрашивать, нашел ли ты на него ответ», — и исчез. «Я буду тебя ждать», — ответил Элиша, и между белыми силуэтами гор проступили зеленые тени, еще несколько секунд и холодный горный ветер со снежной пылью принес густой полуденный запах апельсинового сада.

4

То, что я написал, было абсолютно безнадежным, напыщенным и многословным; так или подобным образом написать про рабби Элишу было невозможно. Иллюзорная последовательность моего рассказа оказалась неспособной скрыть фрагментарность дошедших до нас свидетельств, незаметно сливающуюся с фрагментарностью нашего бытия. Более того, скудные материалы, которые мне удалось собрать, были и без моего участия результатом воображения, идеологических подмен и многочисленных исторических напластований, и над всем этим, сверкая и пульсируя, нависала тишина, искусно и старательно ускользавшая от многословных разговоров о том, о чем ничто и никогда не может быть сказано. Второй слой, сказал я себе с насмешкой. Что же касается слоя первого, то увиденные мною детали провисали в пустоте и, перечитав написанное, я понял, что не слышу его дыхания — столь сильной и несомненной была потеря ощутимости реального, материальности существования, темного провала истории. Увиденный мною мир был далек от незримой пульсации внутренней жизни, поиска истины, поиска пути бегства. Теперь, сказал я себе, я буду честнее и буду придерживаться сухих фактов.

Одной из загадок, связанных с рабби Элишей, была его убежденность в абсолютном прощании, разрыве, непреодолимом отчуждении от мира грядущего. Мало о чем он говорил чаще, чем о своей обреченности на неприятие, на отказ, на молчаливый бунт против всевластия мироздания. В этом была не только верность слову, но и верность пути, окончательная, твердая, ничем не обусловленная любовь к своей судьбе. Говоря об этом, мне следует, пожалуй, сказать и о том, что рабби Элиша был учителем знаменитого рабби Меира, одного из создателей Талмуда. Объясняя последнему строку из Иова «Не равны для него золото и стекло»[103], Элиша сказал, что для мудрого всегда есть путь возвращения. «Тогда и ты вернись!» — закричал ему рабби Меир. В ответ, вероятно, впервые Элиша сказал ему, что слышал из-за Завесы, скрывающей трон повелителя неба: «Вернитесь, блудные дети, отступники — вернитесь все, кроме Другого»[104]. В другой же версии сказано: «…все, кроме Другого, восставшего против меня». В этом было благородство и гордость, готовность платить кровью за свое слово, но это было и справедливо — поскольку он не был ни отступником, ни блудным сыном; он поднимал глаза к небу, твердо и напряженно, но не видел в нем милосердия. Многие мудрецы тех времен бахвалились тем, что слышали голос из-за Завесы, но Элиша слышал нечто другое: свой собственный голос, отказывающий в праве молчать тому, кто молчит всегда.