Исполняющий обязанности (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— А если в Москве таких француженок тышша, а то и больше, отчего посольство этой Мари или Люси предпочтение отдает? А чем хуже Софи или Жаклин? У них тоже свои тетки с бабками, а то и детки по лавкам сидят, сиську просят. А может, эта дамочка что-то интересное из России вывозит? Или она совсем не Мари, а какая-нибудь Клара? Не выполняет ли какое-нибудь задание?

— Так то у нас, — хмыкнул Сыроежкин. — А тут-то кому какое дело?

Наивный человек Гриша. Считает, что здесь своего ЧК нет? Имеется, просто по другому именуется. Ну, прав у него поменьше. Но во время Великой революции французские «спецслужбы» творили такое, что нам и не снилось. У нас хотя бы до «Закона о подозрительных» не додумались.

Если бы я был уверен, что все удастся сделать без проблем — слова бы не сказал. Сказал другое:

— Может и так, а может и нет. Даешь сто процентов гарантии, что французы такие безмозглые дураки? Нет? Ну и слава богу. И что они не установят за дамой слежку, не попытаются выяснить — что и как? Впрочем, здесь даже слежки никакой не надо. Французы прекрасно осведомлены — кто таков наш с тобой фигурант, кем ему доводится эта женщина. Идем дальше. Скрыть ее выезд не получится, потому что документы станут проверять не один раз. Смекаешь, что они могут решить?

— Так пусть решают, какая разница.

Нет, Сыроежкин чего-то недопонимает.

Я вздохнул, мысленно посчитал до десяти и сказал:

— Ваня, если вывозить без легенды, то вся ваша операция пойдет насмарку. Поляки давно сотрудничают с французами, французы, можно сказать, что их учителя. Информацией обмениваются постоянно. И наш клиент у Франции под колпаком. Сам по себе он интереса не представляет, но может быть потенциально опасен. Мало ли что. Круг знакомых примерно определен, а уж любовницу вычислить несложно. Советский посол подписывает паспорт любовнице нашего объекта, являющегося, между прочем, врагом нашего с тобой государства. Какой вывод?

Григорий начал что-то понимать.

— Вывод такой, что послу отдали приказ сверху.

— Вот-вот. Но это в лучшем случае. А в худшем, французы поймут, кем является полпред на самом деле и он, ты уж меня прости за повторы — тоже в деле. Оно мне надо? Я уже год тут изображаю то торговца, то дипломата. Может быть, я чересчур перестраховываюсь, но рисковать не хочу. А вариант, что посла сработали втемную — не проканает…

— Что не…? — не понял Григорий.

— Не проканает — значит, не прокатит, то есть, не подойдет, — любезно пояснил я. — Французы меня немного изучили, знают, что я зануда и подписи свои просто так не ставлю. А если французы нашему объекту (чуть было не сказал — маляву кинут) свои догадки изложат? А он гусь битый, фазан стреляный. Слиняет из Парижа, ищи его где-нибудь в Рио-де-Жанейро.

Что такое «слиняет» Сыроежкин уточнять не стал. Наверное, догадался. Он только уныло спросил:

— И что же делать?

— Пойми, нам с тобой не так много и нужно. И всего-то придумать — но так, чтобы это было правдоподобно, почему мы везем в Россию именно ее? Она у нас ценный специалист? В какой области?

Сыроежкин-Смолянинов задумался. Ломает голову — кем бы объявить любовницу Савинкова, но придумать не может.

Может, придать ей статус известной певицы? Все-таки, в хоре поет, значит, и голос есть, и в ноты попадает. А что, мысль. Тогда надо сочинить что-то такое, чтобы эту, как там ее? Да, Мария Дерябина, тридцать пять лет, вдова. Направим ее в распоряжение Луначарского, пусть поднимает культуру. И все будет правдоподобно. Ай да я!

Раздался стук в дверь, а потом, не дождавшись ответа (а я хотел сказать— мол, подождите, занят), в кабинет влетел счастливый Гумилев. Я уже открыл рот, собираясь напомнить подчиненному о субординации, как поэт торопливо сказал:

— Виноват, Олег Васильевич, спешу, такси ждет. Срочно нужны пятьсот франков.

Видимо, в тот момент у меня был не самый дружелюбный вид, поэтому Николай Степанович сник и начал задом выходить из кабинета, сказав по дороге:

— Я ведь итальянца этого уговорил. Он готов хоть сейчас контракт на работу в России подписать, нужно лишь долги заплатить.

Нобиле готов работать у нас? А ведь это меняет дело!

— Стоп. Николай Степанович, вертай взад, — выкрикнул я, а когда слегка ошарашенный услышанным поэт остановился, я вытащил из ящика стола бумажки (надо бы в банк зайти, пополнить запас налички!) и протянул Гумилеву: — Берите, рассчитывайтесь.

— Отлично! — просиял Гумилев, пряча деньги во внутренний карман. — Умберто говорит — он готов прямо сейчас ехать, но хозяин все вещи забрал, дескать — пока не рассчитается, не вернет. А там и одежда, и книги, и чертежи.

Вещи-то ладно, можно и новые купить, а вот книги и чертежи, это важно. Их так просто не восстановишь. Я кивнул, а потом приказал:

— Как с долгами рассчитаетесь, тащите итальянца сюда. У нас комната свободная есть, до отхода поезда и оформления документов пусть тут сидит. Вон, — кивнул я на Сыроежкина, — у меня как раз представитель наркомата бездельничает, пусть с ним договор и подписывает. Он еще для инженера переводчицу подберет, а иначе как сеньор Нобиле в России разговаривать станет? Итальянский язык у нас не особо популярен.

Гумилев убежал, а Гриша с уважением сказал:

— Инженер — хорошее прикрытие. Вот только, — спохватился он, — не уверен, что женщина итальянский язык знает. Зачем он здесь нужен?

— Значит, будет разговаривать по-французски, — заметил я. — Ваша дамочка во Франции живет, язык должна выучить хотя бы на бытовом уровне. А инженер французский знает. Так что, будет у вас и переводчица, и ценный специалист — инженер. А вы при нем, как сопровождающее лицо.

— А что мне потом с этим инженером делать? — озабоченно спросил Сыроежкин.

Хороший вопрос. Я пока и сам не знаю — что с ним делать. Запрос в Москву отправил, но ответ до сих пор не пришел. Возможно, в Совнаркоме решают — а нужны ли нам дирижабли? Отправлю, а окажется, что Нобиле у нас никому не нужен. Нет, так не пойдет. Но Сыроежкину нужно поставить конкретную задачу и так, чтобы он не сомневался в правильности моего решения.

— Должна же мне от вас какая-то польза быть, товарищ дипкурьер из наркомата внешней торговли? А то, приехали в столицу мировой культуры, а вместо работы пьянствовали день и ночь напролет. (Сыроежкин что-то пропищал — дескать, для пользы же дела, но я не слушал). Для начала — перевезешь его через все границы, а в Москве отвезешь товарища итальянца в гостиницу. Из Риги телеграмму отобьешь, чтобы встречали на машине. Можно даже вместе с переводчицей поселить, в соседних номерах. Я еще подумаю, куда инженера пристроить. Ваша барышня потом пропадет по дороге, ну, тут тебе с начальником видней, что с ней станется, а итальянцу профессионального переводчика подберут.

Во второй половине дня я сбежал со своего рабочего места, сообщив, что отправляюсь на секретное мероприятие.

Подчиненные только переглянулись. Понятно, что не поверили. Когда это я хаживал на секретные мероприятия? Да ни в жизнь! Возможно, решили, что начальник к любовнице убежал. Для Парижа самая убедительная отмазка, если что.

Но любовницы у меня нет, а мероприятие и на самом деле очень секретное. А именно — посещение очередной лекции профессора Кабанеса в Коллеже де Франс.

На этот раз темой стали самоубийства. В той реальности на моей книжной полке стоит книга Чхартишвили «Писатель и самоубийство». Но это, скорее, словарь-справочник, причем, некоторые писатели зачислены в ранг самоубийц абсолютно бездумно. Например — разве можно причислять к самоубийцам Алексея Константиновича Толстого на том основании, что 'он осушил склянку морфия? Морфий Толстой принимал по рекомендации врача, потому что это было лекарство от астмы, от которой страдал писатель.

Опять-таки — можно ли считать самоубийцей Джека Лондона на том основании, что у него под кроватью нашли пустую ампулу из-под наркотиков? Их писателю тоже врачи прописывали.