Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908 - Александр Блок

1907–1908

«Чулков „Одною ночью“ занят…»

Чулков «Одною ночью» занят,Я «Белой ночью» занялся, —Ведь ругань Белого не ранитТого, кто всё равно спился…

Май 1908

Шуточные стихи, написанные при участии А. Блока

«Скользкая жаба-змея, с мутно-ласковым взглядом…»

Скользкая жаба-змея, с мутно-ласковым взглядом,В перьях зеленых ко мне приползла, увилась и впилась.

Жабы той стан я обвил, сел с ней под липою рядом,Выдернул перья в пучок, жаба в любви мне клялась:

«Милый, ты нравишься мне: как попик болотный, ты сладок,Блока задумчивей ты, голосом — сущий Кузмин!»

Блоку досталось как раз разрешение этих загадок.Горько он плачет над ними, не может решить их один.

Осень 1906

«Близятся выборы в Думу…»

Близятся выборы в Думу:Граждане, к урнам спешите.

Ловите, ловите коварную пуму,Ловите, ловите, ловите, ловите!Где дворники ходят, как лютые тигры,Где городовые ведут вас в участок,Где пристав свирепый ведет свои игры,Разит вас глубоко его глаз ток.

Осень 1906

«Для исполнения программы…»

Для исполнения программыЯ заручусь согласьем сил.

А для меня, как модной дамы,Всякий стих уж будет мил;Так смотрите, не забудьте,Напишите что-нибудь!

Оросив слезами грудь,Музу петь свою принудьте.

Осень 1906

«Мы пойдем на Зобеиду…»

Мы пойдем на «Зобеиду», —Верно дрянь, верно дрянь.Но уйдем мы без обиды,Словно лань, словно лань.

Мы поедем в СестрорецкийВчетвером, вчетвером.Если будет Городецкий —Вшестером, вшестером.

10 февраля 1907

Приложения

Вместо предисловия <к сборнику «Нечаянная радость»>

Нечаянная Радость — это мой образ грядущего мира. В семи отделах я раскрываю семь стран души моей книги.

Пробудившаяся земля выводит на лесные опушки маленьких мохнатых существ. Они умеют только кричать «прощай» зиме, кувыркаться и дразнить прохожих. Я привязался к ним только за то, что они — добродушные и бессловесные твари, — привязанностью молчаливой, ушедшей В себя души, для которой мир — балаган, позорище.

Она осталась бы такою, если бы не тревожили людские обители — города. Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни: Ночи — снежные королевы — влачат свои шлейфы в брызгах звезд. На буйных улицах падают мертвые, и чудодейственно-терпкий напиток, красное вино, оглушает, чтобы уши не слышали убийства, ослепляет, чтобы очи не видели смерти.

И молчаливая девушка за узким окном всю ночь ткет мне мой Перстень-Страданье; ее работа рождает во мне тихие песни отчаянья, песни Покорности.

Но над миром, где всегда дуст ветер, где ничего не различить сквозь слезы, которыми он застилает глаза, — Осень встает, высокая и широкая. Раскидывается над топью болот и золотою короной лесов упирается в синее небо. Тогда понятно, как высоко небо, как широка земля, как глубоки моря и как свободна душа. Нечаянная Радость близка. Она смотрит в глаза мне очами синими, бездонными и незнакомыми, как очи королевны Ночной Фиалки, которая молчит и прядет. И я смотрю на нее, но вижу ее как бы во сне. Между нами нет ничего неразгаданного, но мы все еще незнакомы друг другу.

Мир, окружающий меня, также смотрит в еще незнакомые очи Нечаянной Радости. И Она смотрит в очи ему. Но они уже знают о скорой встрече — лицом к лицу.

Слышно, как вскипают моря и воют корабельные сирены. Все мы потечем на мол, где зажглись сигнальные огни. Новой Радостью загорятся сердца народов, когда за узким мысом появятся большие корабли.

Александр Блок

Август 1906

С. Шахматове, Моск<овской> губ.

Вместо предисловия <к сборнику «Земля в снегу»>

Зачем в наш стройный круг ты ворвалась, комета?

Л.Б.

Когда средь сонма звезд, размеренно и стройно,

Как звуков перелив, одна вослед другой,

Определенный круг свершающих спокойно,

Комета полетит неправильной чертой,

Недосозданная, вся полная раздора,

Невзнузданных стихий неистового спора,

Горя еще сама, и на пути своем

Грозя иным звездам стремленьем и огнем…

Что нужды ей тогда до общего смущенья,

До разрушения гармонии?.. Она

Из лона отчего, из родника творенья

В созданья стройный круг борьбою послана,

Да совершит путем борьбы и испытанья

Цель очищения и цель самосозданья.

An. Григорьев. 1843

План третьей книги моих стихов — неизбежная, драматическая последовательность жизни.

«Стихи о Прекрасной Даме» — ранняя утренняя заря — тесны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить право на жизнь. Одиночество, мгла, тишина — закрытая книга бытия, которая пленяет недоступностью, дразнит странным узором непонятных страниц. Там все будущее — за семью печатями. В утренней мгле сквозит уже Чародейный, Единый Лик, который посещал в видениях над полями и городами, который посетит меня на исходе жизни. Может быть, скоро уже Он явится мне опять, и тогда пойму, что перегнулась линия жизни и близится закат. Но — мимо! Опять в слепоту и хмель, во мрак и тревогу безумно торопят меня восторги жадной жизни.

«Нечаянная Радость» — первые жгучие и горестные восторги — первые страницы книги бытия. Чаши отравленного вина, полувоплощенные сны. С неумолимой логикой падает с глаз пелена, неумолимые черты безумного уродства терзают прекрасное лицо. Но в буйном восторге душа поет славу новым чарам и новым разуверениям; ей ведомы новые отравы, новый хмель. Готовая умереть, она чудесно возрождается; готовая к полету, срывается в пропасть — и плачет, и плачет на дне. Израненная — поет. Избитая — кричит. Истоптанная — возносится к прозрачной синеве. Надтреснутый колокол мерно качается и поет серебряным голосом, пока не сорвется в пропасть: восторгов мира не избыть, влюбленность, как феникс, возникает из пепла, — и новые пиры празднует природа там, где вчера еще пахло гарью, и вспугнутые птицы взлетали и метались, жалобно крича, над смрадно дымящейся землей.

Кто посмеет сказать: «Не должно. Остановись»? Так я живу, так я хочу. Не променяю моих восторженных и черных дней, моей мещанской лени, моего вечного праздника на нашу здравость и глубину, на ваши жемчужные зори. Не по чуждой воле погибну, не по чуждой восстану. Я вопрошаю словами поэта:

Кто скажет нам, что жить мы не умели,Бездушные и праздные умы,Что в нас добро и нежность не горелиИ красоте не жертвовали мы?

Где ж это всё? Еще душа пылает, —По-прежнему готова мир обнять…Напрасный жар — никто но отвечает!Воскреснут звуки — и замрут опять…

Лишь ты одна! Высокое волненьеИздалека мне голос твой принес:В ланитах кровь и в сердце вдохновенье…Прочь этот сон — в нем слишком много слез!

Не жизни жаль с томительным дыханьем, —Что жизнь и смерть!.. — А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьемИ в ночь идет! И плачет, уходя!

И вот Земля в снегу. Плод горестных восторгов, чаша горького вина. Когда безумец потерял дорогу, — уж не вы ли укажете ему путь? Не принимаю — идите своими путями. Я знаю сам страны света, звуки сердца, лесные тропинки, глухие овраги, огни в избах моей родины, яркие очи моей спутницы.

Что из того, что Судьба, как цирковая наездница, вырвалась из тусклых мерцаний кулис, и лихой скакун ее, ослепленный потоками света, ревом человечьих голосов, щелканьем бичей, понесся вокруг арены, задевая копытами парапет? И вот Судьба — легкая наездница в прозрачной тунике, вся розовая, трепетно-стыдливая на арене, нагло-бесстыдная в страсти, хлестнула невзначай извилистым бичом жалкого клоуна, который ломается на глазах амфитеатра, — хлестнула прямо в белый блин лица. В душе у клоуна — пожар смеха, отчаянья и страсти. Из-под красных треугольных бровей льется кровь — оттого и не видно дороги. Идет, пошатываясь и балагуря, — но не протягивайте рук и не спасайте.

Далеко в потемках светит огромный факел влюбленной души. Если с ним заблужусь, то уж некому спасти, ибо сама Судьба превратила эту пышность, этот неизбывный восторг, эту ясную совесть, эту радостную тоску — в ничто. И я