Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета

— В кучу их, мля… Плотней… Куда прешь, сука!

— Что вы делаете? Чего вы хотите?

— Стоять!

— Отойди, кому говорю!

— Сволочь!

— Убью…

«Они же их сейчас всех замочат, — с ужасом понял Саша. — Надо что-то делать…»

— Тихо! Стоять!! Слушай!!! — он набрал в грудь побольше воздуху.

— По закону революционного времени! — Александр вдруг с ужасом понял, что ему нечего сказать, кроме этих идиотских слов. Надо их постращать, и отпустить. Что с них брать — люди подневольные…

Черта с два — подневольные! Связи нет, на улицах непонятно что творится, боеспособные части уничтожены — надо сзывать народ. Пусть ходят патрулями, пусть лезут под пули или что еще там, наше дело — организовать. Мало ли мы не понимаем — в таких случаях существуют инструкции, закон, наконец. Если государство в опасности, то надо найти и собрать тех, кто его защитит. А государство — это мы — все мы — ты что, не хочешь себя защищать? Убийственная логика. Мы имеем право послать тебя на смерть, но ты даже послать нас к черту не можешь. По закону военного времени…

— По закону революционного времени, — упрямо повторил Александр, — вы, как пособники контрреволюции, приговариваетесь к смерти. Расстрелом! Готовьсь! Цельсь! Пли!!!

Глава 20

Стачечники как будто только и ждали этой команды. Треск автоматов и крик, отчаянный, полный страха и не поймешь, кто кричит, в воздухе, перед толпой — странные клочья, словно бьётся красное стекло. Наиль меняет магазин, поводит дулом — вправо-влево, скалит зубы волчьей усмешкой, глаза остекленели. После четвертого магазина поднимает руку вверх — тишина! Как устали уши от этого моря непривычных звуков, от трехэтажного мата, рева мотора, треска автоматов, звона стекла, криков, в которых не разобрать слов — а теперь все утихло. Татарин потрогал ствол своего автомата, подул на ладонь, сменил магазин и пошел вперед, прямо по телам, опустив оружие вниз — проверяя ножом: все ли так, как надо?

Но еще не все, далеко не все…

Дыхание перехватило. Что он будет говорить? Что ему сказать тем, кто уткнулся мордой в асфальт, в траву, в песок? Их так много, а выход всего один. Они бы могли задавить нападавших голыми руками, разорвать в клочья, но это просто толпа, состоящая из маленьких испуганных людей, и даже если найдутся смельчаки — остальные бросятся врассыпную, пытаясь штурмовать неприступные стены, пока их не скосят огнем.

— Дяденька! — расслышал Саша громкий шепот. Мальчишка, совсем мальчишка, рыжий, в глазах — страх и отчаяние, лицо в грязи. Ах ты, сосунок без мозгов, человечишко недоделанный, стыдно даже стоять рядом с тобой, смотреть в глаза…

— Ну что? — закричал что есть сил Саша, чувствуя, как голос срывается.

— Хотите, как в сорок первом? На роту винтовка, и та не стреляет! За родину, за Сталина?

— Молодцы, — прошептал он. — Молодцы.

Ничего он не будет объяснять. Не хочет, да и не надо. Если сами не поймут — никто не объяснит…

— Эй, бараны, поднялись, и без глупостей — за ворота. Домой, братцы, домой. Нечего здесь делать. Дома есть дела.

— А еще раз увижу кого, кто строем ходить будет, — снова повысил голос Александр. — Пристрелю на месте. Идите домой, ребята.

Люди поначалу не верили, никто не поднимался. Только один, крепыш, коренастый, большеголовый, встал с земли, не торопясь отряхнулся, злобно блестя глазами на Сашку.

— Пошел я, — сказал смельчак.

— Пошел ты, — согласился Александр.

— И запомни, — громко и внятно сказал за плечом Наиль. — Этот человек тебе только что жизнь спас.

Они сидели на ступенях и ничего не делали, улыбались августовскому солнышку, остывшие автоматы — между колен. Наиль разносил по сто грамм каждому, под мышкой спряталась трехлитровая пластиковая бутыль. Откуда взял? И когда? Саша выпил, не чувствуя вкуса. Следующий — Тимур. Булькает водка в пластиковый стаканчик.

Костистая рука протягивается, чеченец медленно выливает прозрачную жидкость в рот. Глаза краснеют, Тимур глухо кашляет. Саша не верит глазам. Но приходится, черт побери. Все, нет пути назад. За нами… А что за нами? Москва? Разжиревший монстр, опухший от денег и вседозволенности. Спускающий законы на бумажках, не желающий ничего слушать, ничего понимать. Надо убивать монстров. Это только начало — понимает Саша. Большая кровь еще впереди. Впереди много работы. Но он не боится работы, какой бы невыполнимой она не казалась. Глаза боятся — руки делают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И если мусульмане начали пить — значит, мир действительно изменился…

— По коням, — скомандовал Саша.

Проезжая мимо желтого дома, он краем глаза заметил, что в другом доме, таком же солнечно-желтом, стоящем чуть поодаль, раскрылось окно.

Саша надавил на тормоз. Снова — на подножку, в кузов.

— Берем Дворянское собрание, — сказал он, дыша перегаром, вглядываясь в налитые кровью глаза. — Тихо валим охрану. Потом разберемся.

Звери, истинные звери. Мотор взревел глухим львиным рыком, машина плавно пошла вперед, набирая скорость, кровожадно урча, предвкушая резкий поворот. Все, не уйдут. От Гаврилы ушли, но от стаи дворняг — никогда. Они же не люди, и уж тем более — не сверхчеловеки. Они — озверевшие работяги. У них нюх, они же готовились для этого, пусть бессознательно; но улица, потом армия, следом — работа в единой бригаде, когда зарплата одного зависит от остальных, годы тренировки среди железной опасности, где каждое необдуманное решение грозит гибелью, где рукавица, закушенная патроном, означает быструю и равнодушную смерть…

Никто не кричал. Два трупа около тяжелой двери, еще один — на лестнице, еще три — на втором этаже. Татары блокируют запасной выход, что напротив центрального, парадного. Чечены, как тараканы, разбегаются по первому этажу. Тимур вытирает клинок «Барракуды» о костюмчик убитого. «Стачечники», как один — наверх.

Саша вошел в открытую настежь дверь первым. Хорошее дерево, старое, тяжелое, может быть, даже помнит, как сто лет назад сюда врывались другие — тоже разгоряченные водкой и кровью, с пулеметными лентами, увешанные гранатами, лихо веют ленточки бескозырок на бегу.

— Мы должны установить контроль! Ополчение… Пока мы не знаем…

— Ни хрена вы не знаете, — проговорил Саша.

— Это что? Выйдите отсюда! Что такое? Охрана, выведите! — громовой голос, приказывал подчиниться, выйти, бежать, поджав хвост. Но Саша поднял оружие и выстрелил — сначала в одного, в черной униформе, ближнего, у окна. Перевел взгляд на другого… Голубой берет метнулся под стол, и Саша поднял автомат над головой, с усилием прочертил на полировке длинную полосу дыр, пригнулся — посмотреть. Готов, товарищ полковник!

Рявкали выстрелы, черные тени метались по окнам, безуспешно искали выход. Охрана губернатора доказала, что не зря ест хлеб — сумела вывести «горячо любимого» из-под удара сегодня ночью — но днем она беспомощна. Не просто так им выдали черные костюмы.

Александр поднимает руку — тишина!

Андрей Викторович сидит, лицо налилось кровью. Саша осмотрел помещение. Прошелся взглядом по рядам обитых бархатом диванов вдоль стен, и тотчас же понял — не надо было смотреть…

Кресла у стола, много, штук пятьдесят. Высокие, обиты черной кожей, не просто дорогие — дорогущие. Даже страшно представить — сколько они стоят. Лепной потолок, хрустальные люстры с шарами, массивные шкафы, с толстым стеклом, под ногами не дорожка — самый настоящий ковер, на всю залу, пятьдесят на десять, может быть шерстяной, ноги в кирзачах утопают, как в болоте. Саша видел новости по телевизору, давно, год назад. Собирался кабинет министров, в Израиле, в маленькой, но, по всей вероятности, богатой стране. Там кабинет был, наверно, побольше этого, только вместо гобеленов — голые стены, на полу — линолеум, стулья из нержавейки. Но ведь так и должно быть! Нищая страна не должна показывать своей нищеты. Богатое государство не должно кичиться своим богатством. Это же логично, но как хочется плюнуть в лицо тому, кто придумал такую логику!