Слухи - Хэйди Перкс

бы от своего ребенка.

Ноябрь, 5 недель назад

Анна

За последние два месяца Салли прочно вошла в мою жизнь. Я хорошо изучила ее мимику и привычки. Например, она всегда кладет ногу на ногу, располагаясь в кресле, пристраивает тетрадь на колено, разглаживает страницу одной рукой, а в другой сжимает золотую авторучку. Бусина, свисающая с ее кончика, болтается на шнурке, когда Салли пишет.

Эти мелочи отчего-то успокаивают.

Она двигается в своем кресле, снимая кардиган и вешая на спинку. Окно приоткрыто, потому что в комнате становится душно. На секунду Салли забывает перевернуть страницу, и я успеваю разглядеть рукописные строчки.

Как отчаянно я хочу выяснить, что там написано! Я пока не вижу особого прогресса – мы лишь плаваем по поверхности.

Я думаю о своей жизни как о слоях, которые можно счищать один за другим. Мы сняли только кожуру, кожицу, но Салли, по-моему, это понимает и не настаивает – рано или поздно мы доберемся до сердцевины. Не исключено, что она уже поняла из наших разговоров больше, чем мне кажется.

У меня невольно вырвался вздох.

– Вы сегодня встревожены, Анна, – произнесла Салли.

– Больше обычного? – пошутила я и нахмурилась. – Я хочу, чтобы все вернулось в нормальное русло.

– А как выглядит нормальное русло?

– Когда все под контролем. А сейчас все валится из рук. Нэнси твердит, что я само спокойствие и позитив, однако я чувствую себя как много лет назад.

И я поняла, что пора начать рассказывать Салли подробности.

Мне только исполнилось четырнадцать лет, когда в конце января в нашем классе появилась новенькая. Ее звали Хизер Керр, концы волос у нее были фиолетовые, а носки спускались так низко, что резинка едва виднелась над краем сбитых черных туфель. На уроках она садилась на заднюю парту и красила ногти «Типпексом» или пробивала в них дырки, чтобы вставить сережки-гвоздики и выдать за драгоценный маникюрный аксессуар.

Круче нее я еще никого не видела. Часто я, сидя сзади, наблюдала за Хизер, пытаясь представить, каково это – настолько не признавать авторитетов и не переживать о том, что подумают другие.

Однажды я, возвращаясь из школы, зашла в аптеку за прокладками и увидела среди товаров со скидкой фиолетовую краску для волос. Если бы цена не была снижена до 2,99 фунтов, я бы ее не купила.

Вечером я встала в ванной перед зеркалом и смотрела на коробочку чуть не целый час, после чего надорвала клапан и достала инструкцию. Я все еще медлила, думая о папе, – что он скажет, увидев меня с фиолетовыми волосами.

Отношения с отцом стремительно ухудшались; мы возвращались домой и снова уходили по делам, будто соседи, вежливые и любезные, но ничего друг другу не рассказывающие.

Как многие подростки, я во всем винила отца, но порой чувствовала и свою неправоту – в том, что проводила много времени в доме Грейс, что моя потребность в идеальной с виду семье оказалась сильнее, чем желание наладить то, что у меня было. Папа меня любил, однако иногда мне казалось, что не любит. Может, наши отношения стали бы лучше, если бы я не искала иной семьи?

Наконец я начала наносить краску на волосы, поймав себя на желании рассердить отца. Но за ужином папа лишь недоуменно поглядел на меня и не произнес ни слова. Конечно, он заметил перемену, но по какой-то причине ничего не сказал.

Зато всполошилась мама Грейс, Кэтрин. Увидев меня на следующий день, она провела рукой по моим прежде светлым прядям и воскликнула:

– Что это? Анна, что ты сделала со своими прекрасными волосами?

В голосе Кэтрин не было ни злости, ни гнева, лишь разочарование, и меня сразу охватило раскаяние. Я ее огорчила, и это было обиднее всего.

Грейс смотрела на нас с порога с вытянувшимся, помрачневшим лицом.

– Зачем ты это сделала? – спросила она.

Действительно, зачем? Вопрос был справедливым, потому что результат эксперимента мне не понравился.

– Захотелось, – ответила я. Иного объяснения у меня не было. В кои-то веки я решила сделать нечто неожиданное.

После трех «головомоек» мои волосы снова вернулись в норму, как выразилась повеселевшая Кэтрин. Ее разочарование будто смылось вместе с фиолетовой краской. А я ощущала внутри пустоту. Хизер Керр продолжала прокалывать себе разные части тела и рисовать ручкой узоры на коже, а мне оставалось лишь восхищенно смотреть на нее.

Мне не давало покоя, почему я с такой готовностью подчинилась воле Кэтрин. Может, на душе было бы не так скверно, если бы я отстояла свой выбор?

Недели через две я впервые в жизни сбежала с урока вместе с Хизер. Еще три недели, и я уже потихоньку гуляла с ней по ночам. Мы стали подругами, предлагая и принимая самые странные пари, и неожиданно я распробовала вкус свободы быть такой, как хочется мне.

Однажды вечером Кэтрин отвела меня в сторону:

– Анна, в последнее время мы тебя