Литературная Газета 6319 ( № 15 2011) - Литературка Литературная Газета

 Нельзя было поверить, что от нашего Купоросного, где жило больше тысячи семей, осталась эта несчастная горстка. Даже если немцам не удалось всех выгнать и там остались на погибель столько же больных и раненных. Все равно – это сотни. А ведь жили тысячи!

 Позже я узнал, что выгоняла нас «зондеркоманда», в обязанности которой входили «борьба с партизанами и нейтрализация мирного населения».

 Нас собирали четыре или пять солдат и офицер. Сейчас они ждали наступления темноты, чтобы погнать колонну в гору, через Ергени.

 Мы понимали, что они боятся не за наши, а за свои жизни. По светлу передвигающиеся люди могут попасть под огонь наших заволжских батарей.

 До ближайшего села за Ергенями – Верхней Елшанки, где немцы назначили первый привал и отдых колонны, было километров 10-12. И мы, с редкими остановками, шли целую ночь. Дорога ужасная: все время в гору и по песку.

Крики немцев «Гей, гей!», какими гонят скот, все время висели над нашими головами. Иногда, если тележки застревали в песке, солдаты обрывали крики, и помогали застрявшим.

Когда, наконец, добрались до первого большого привала, все повалились замертво на землю, хотя на тележке была постель и одежда.

 Мама поднялась на рассвете и пошла в село проведать наших знакомых. Перед переездом в город, мы год жили в Верхней Ельшанке, где отец работал в сельпо.

 Вернувшись, мама долго тревожно шепталась с тетей Надей,  а потом подошла ко мне.

 - Нам надо открутить гайку с оси колеса…

 Я, не понимая, глядел на нее. Но она, приобняв меня, повторила:

 - Так надо. Сможешь?

 - Смогу. Но тогда колесо упадет…

Подошла тетя Надя и оборвала наше перешептывание.

- Нам надо отстать от колонны, чтобы попасть к дедушке в Гавриловку. А куда они нас гонят - неизвестно. Гайку отдашь мне. Я ее спрячу…

Я понял их замысел, но не до конца. Когда немцы криками нас подняли, гайка была уже наполовину отвинчена, и теперь мне нужно было следить, чтобы она не потерялась.

Мама и ее сестра впряглись в шлейки, а я подталкивал двуколку сзади и не сводил глаз с гайки. Так мы проехали с километр. Колесо все больше болталось, и я, отвинтив гайку совсем, отдал ее тетушке. Та спрятала ее под свою одежду. Через несколько минут случилась «запланированная авария», колесо слетело. Я побежал искать «потерянную» гайку. Нас обтекала колонна.

Когда вернулся обратно, колонна уже проходила мимо нашей охромевшей двуколки. Женщины развязывали веревки, а над ними стоял офицер со стеком и кричал: «Шнель! Шнель!»

Я развел руками и показал пустые ладони. Немец, зло взревев и стегнув по спине маму, пошел догонять колонну.

Так мы, и на этот раз, спаслись от верной гибели. Уже у деда в Гавриловке узнали, что колонну где-то под Карповкой загнали на ночь в дощатый сарай, где раньше хранилась колхозная сельхозтехника, и всех сожгли.

Этот слух подтвердили Решетковы. Мама успела шепнуть им, что колонны стариков и детей немцы сжигают и расстреливают. И они, как и мы, спаслись…

В том, что это правда, мы убедились по пути к деду в тот же день. Дважды на разъезженных дрогах, мы натыкались на трупы людей, превращенных колесами и гусеницами тяжелых машин, танков и самоходок и листы жести. Вселенская степная пыль и жара цементировали листы из людей, и они гремели под немецкой техникой. По обрывкам одежды было видно, что давили не только наших солдат, но и мирных жителей.  

И еще одно увиденное потрясло нас. В степной лощине, вокруг небольших озерцев от пересохшей речки Караватки, немцы строили целый город землянок и блиндажей для зимовки своей армии. Они понимали, что в разбитом дотла Сталинграде, им жить негде. Была у них надежда еще на южную часть города: Бекетовку, СталГРЭС и Красноармейск. Их не жгли и почти не бомбили. Оставляли для зимовки. Но взять их так и не смогли… И теперь немцы зарывались здесь в землю.

Потрясло нас и такое. Когда подходили к Гавриловке, то в ровной, как стол, степи, на сколько хватало глаз, увидели гигантское воинское кладбище. Скорее несколько, объединенных в одно, от которых брала оторопь. Бесконечные шеренги могил и березовых крестов с касками на холмиках земли.

Такие могилы я видел и в самом Сталинграде, сразу после окончания боев. Они были и в садике перед площадью «Павших борцов», и рядом со знаменитым универмагом, где пленили Паулюса. Именно здесь, вроде бы, Гитлер обещал построить пантеон и хоронить всех немецких солдат, павших под Сталинградом.

14. Беседы сталинградцев.

Тридцать четыре года спустя судьба свела меня с двумя знаменитыми «сталинградцами» - Константином Михайловичем Симоновым и Василием Ивановичем Чуйковым. Свела в не совсем удобном, но располагающем к общению месте – больнице, тогда Четвертого медицинского управления на Мичуринском проспекте.

До этого был знаком только с Симоновым, но шапочно, по роду службы. А тут почти целый месяц в замкнутом пространстве многоэтажного здания, с бесконечно длинными коридорами и номерами палат и медкабинетов.

У нас «ходячих» была отрада – прогулки по огромному, тогда еще полуголому двору. Переговорили о многом, но главными были Война и Сталинград. И особенно тогда, когда в нашим беседам подключался маршал.

Правда, ему реже разрешали покидать палату, но когда Василий Иванович выходил, он искал нас, видимо, по той же причине, что и мы его.

Прославленному военачальнику, знаменитому писателю и мне, было что вспомнить и о чем поговорить.

Помню, я рассказывал о своей боли, гибели сталинградцев и беженцев, приводил те ужасающие цифры убитых жителей, и убитых не только немецкими бомбами и снарядами, но и нашими заволжскими батареями.

Обращаясь к Василию Ивановичу, я утверждал, что наши «катюши» и тяжелая артиллерия из-за Волги дожгли и порушили в Сталинграде то, что не смогли уничтожить немцы.

Маршал снисходительно смотрел на мои наскоки и по большей мере молчал или отвечал общими фразами: «А что ты хотел? Война…», «На ней убивают…»

И только раз, когда я, видно, переборщил со своими докуками, Василий Иванович сердито ответил:

- Когда переправлялась дивизия Родимцева через Волгу, она потеряла почти половину своего состава. Но это нужно было… Иначе… - Он болезненно закашлялся и вынул платок.

  В молчании мы проводили Василия Ивановича до подъезда. А потом, когда остались одни, Симонов, глядя на меня нарочито-осуждающим взглядом, подначивая, спросил:

- Ты хоть знаешь, что он был генералом КГБ? Начиная с Китая… Советником у Чан Кайши.

- Догадываюсь, - в тон ему ответил я. – Других туда в таком ранге не пускали…

Были случаи, когда мы с Василием Ивановичем гуляли без Симонова. К сожалению, я не записывал тогда наши беседы и сейчас, задним числом, боюсь их реконструировать. Поэтому рассказываю только о том, что помню наверняка.

Когда прохаживались вдвоем, спросил у Василия Ивановича, почему Симонов так скудно говорит о Сталинграде.

- А что ему рассказывать? Он ведь и был у нас всего раз! И то несколько часов… Звонит мне из Ям  твой однофамилец Андрей Иванович Еременко и просит принять гостя и обеспечить его сохранность. Переправа у нас только ночью  на катерах и лодках. Дал команду. Выяснилось – едет к нам Симонов. Гость серьезный, в любимчиках у Сталина… Ну, мои ребята постарались. Доставили, как стемнело, через Волгу, и провели его, где можно, по передовой. Мужик оказался не робкий. Даже сдерживать пришлось. Пока Константина Михайловича водили там по позициям, здесь приготовили ужин. Еще с вечера ребята настреляли казары. Как раз летел через Волгу этот черный гусь.

Ужин. Жаркое. Выпили водки и к рассвету, тем же порядком переправили гостя на левый берег…

Спросил у Василия Ивановича, что он думает о симоновской сталинградской повести «Дни и ночи»? Он сказал, что прочитать удалось только после войны. И на уточняющий вопрос «Как?» ответил:

- Ну, это же художественное сочинение.

Помню, я рассказывал Чуйкову, как мы, уцелевшие подростки, вместе с красноармейцами вытаскивали из развалин трупы наших и вражеских воинов, грузили их на гигантские, похожие на открытые вагоны, трофейные машины…

Василий Иванович слушал внимательно, расспрашивал. Его оживление, видимо, объяснялось тем, что самого к тому времени уже не было в Сталинграде. С войсками он ушел на Запад.

Такую заинтересованность в моих рассказах я наблюдал и у других воевавших в Сталинграде. В том числе и у Виктора Некрасова, раненного на Мамаевом кургане и еще до окончания боев отправленного в заволжский Ленинск.

Когда гулял с Василием Ивановичем только вдвоем, спешил разрешить все свои больные вопросы Сталинграда. Помню, когда рассказывал ему, какие две громадные ямы, похожие на котлованы под фундаменты многоэтажек, были вырыты с помощью взрывчатки на  Мамаевом кургане, и мы, подростки, под крики однорукого майора: «Зеленая шинель – налево! Серая – направо!» таскали в эти ямы обледенелые трупы, Чуйков сказал: