Конан Дойл - Максим Чертанов

После теплого приема, оказанного «Хебекуку», Дойлу показалось, что он уже «вошел в литературу». По его словам, время было для этого благоприятное, и «для новичка несомненно открывались чудесные перспективы». Ушли Теккерей, Диккенс, Троллоп, Чарлз Рид: «Не осталось ни одной великой фигуры, кроме Гарди». Мередит был велик, но никому не понятен и непопулярен. Нет, был еще, разумеется, Стивенсон, был Уилки Коллинз, но с ними худо-бедно можно потягаться. Киплинг еще только начинал, об Уэллсе и речи не было. Действительно, перспективы неплохие.

Окрыленный первым успехом, доктор Дойл продолжал предлагать свои рассказы в «Корнхилл», но они не были приняты. Некоторые из них брали другие журналы: в «Касселс» напечатали рассказ «The Cabman's Story», получивший в русском переводе название «Тайна замка Свэйклифф» – банальную историю с тайнами; в эдинбургском «Блэквуде» был опубликован довольно трогательный и остроумный рассказ «Жена физиолога» («A Physiologist's Wife») – как справедливо замечает автор, здесь не обошлось без влияния Генри Джеймса. В этом рассказе о любви автору удалось набросать неплохой портрет героя, ученого-медика, не умеющего выражать свои чувства словами, но способного умереть от разбитого сердца. Сам доктор Дойл, как уже упоминалось, к этому времени расстался со своей знакомой Элмо Уэнден; нет никаких указаний на то, что сердце его было разбито, но в молодости даже крошечная душевная рана переносится болезненно. «Корнхилл» же был непоколебим; Джеймс Пейн пригласил Артура наряду со всеми авторами и художниками, сотрудничавшими с «Корнхиллом», на торжественный обед в Гринвиче, однако рассказов его больше публиковать не хотел, так как не одобрял стиль молодого автора, находя его грубоватым. Выручали издания более низкой пробы: все те же «Лондон со-сайети», «Касселс», «Темпл Бар».

«Я больше не являюсь литературным поденщиком и выхожу на истинный уровень», – считал он после «Хебекука», и вдруг – всё сначала. «Как это мерзко и оскорбительно, когда безжалостный почтальон вручает тебе свернутые в узкую трубку мелко исписанные и теперь уже потрепанные листки, всего несколько дней назад такие безукоризненно свежие, сулившие столько надежд!» Василевский, редактор «Стрекозы», в те же годы заявлял доктору Чехову: «Не расцвев – увядаете». Вдвойне тяжело начинающему автору, когда его сперва приласкают, а после оттолкнут; можно и сломаться, но доктор Дойл был конечно же не таков; он стал искать выход из сложившейся ситуации. Он, правда, избрал не тот путь, что Чехов: вместо того чтобы без конца писать коротенькие рассказы, совершенствуя их с каждой новой строчкой, решил попытать счастья в крупных формах. «Необходимо, чтобы ваше имя оказалось на корешке книги. Только так вы утвердите свою индивидуальность и ваши достижения либо приобретут высокую репутацию, либо заслужат презрения».

Первый роман, написанный Конан Дойлом, назывался «Исповедь Джона Смита» («The Narrative of John Smith»). Наш читатель о нем, скорей всего, и слыхом не слыхивал, что неудивительно: роман никогда не был опубликован. Доктор отправил его в издательство, но рукопись затерялась в дороге. Оказывается, и у них что-то может на почте потеряться. Искали около года – не нашли. О чем был этот роман? Конан Дойл предпочел этого не раскрывать, ограничившись чрезвычайно короткими и туманными замечаниями, из которых можно понять, что роман представлял собою нечто вроде памфлета на социально-политические темы. Молодой доктор Дойл сожалел о потере, но зрелый – нет. «Отчаяние, в которое меня повергла пропажа этого текста, не может идти ни в какое сравнение с тем ужасом, который я испытаю, если он вдруг отыщется». При жизни Конан Дойла этого не случилось. Но все-таки английская почта есть английская почта: «Исповедь Джона Смита» в конце концов была найдена! В 2004 году на аукционе «Кристи» его приобрела в свою собственность библиотека Британского музея. Поистине рукописи не горят; конечно, в скором будущем мы все сможем ознакомиться с текстом этого романа. Милосердно ли это по отношению к автору, который выразил свою позицию так ясно? Милан Кундера говорил, что так поступать нехорошо. Но его позицию никто не разделяет.

В «Ювеналиях» Дойл пишет, что за «Джона Смита» взялся уже после опубликования «Хебекука Джефсона»; похоже, он то ли ошибся, то ли сказал так для простоты изложения, так как в действительности зимой 1884-го, когда успеха «Хебекука» и последующего разочарования еще не было, он начал работать над своим вторым романом, который и считают обычно его первой крупной вещью. «Джон Смит» в таком случае должен был быть написан в 1883-м.

Можно, наверное, сказать, что доктор пошел по более легкому пути, ведь он сам признавал, что написать хороший рассказ куда трудней, чем хороший роман: «Чтобы вырезать камею, требуется гораздо более тонкое искусство, чем чтобы создать статую». Но эти слова были сказаны не в 1884-м, а в 1900-м, когда за плечами у него было множество и малых, и больших текстов; тогда же он отмечал с изумлением, что рассказ и роман «существуют сами по себе и даже враждебны друг другу». Это занятное противоречие рано или поздно замечают все; один крупный современный писатель сказал по этому поводу, что за сочинение рассказа и сочинение романа отвечают «разные валентности». Наверное, доктору Дойлу, всю жизнь благоговевшему перед химией и химиками, понравилось бы такое сравнение. Но зимой 1884-го он вряд ли задумывался над теорией литературы; ему просто захотелось написать роман, вот и всё. Роман этот – «Торговый дом Гердлстон», который мы цитировали, говоря о студенческой жизни в Эдинбурге; начинающий автор посвятил своему другу детства Уильяму Бартону, который в то время уже читал лекции в Императорском университете Токио.

Ни одна из крупных вещей Дойла не была принята так холодно, причем потомки отнеслись к ней еще хуже современников. Карр убеждает нас, что и сам автор эту свою работу не любил: «Теперь уже только в редкие минуты работал он с воодушевлением. В глубине души он понимал, что пытается соткать полотно из чужих стилей, главным образом Диккенса и Мередита». На самом деле нет ничего предосудительного или странного в том, что молодой автор начинает с подражания: известно высказывание Стивенсона о том, как он «с усердием обезьяны» подражал десятку известных прозаиков и поэтов и утверждал, что только так можно научиться писать; молодой Дойл, в свою очередь, изрядно подражал Стивенсону, чья повесть «Дом на дюнах» привела его в восторг. Однако и сам доктор Дойл в мемуарах отзывался о своем романе весьма неуважительно: «За исключением отдельных фрагментов, эта книга ничего не стоит и, как первая книга любого автора, если он от природы не великий гений, имеет слишком много общего с произведениями других. Я и тогда это видел, но еще яснее осознал потом; когда я послал ее издателям, а они отнеслись к ней с презрением, я вполне согласился с их решением», – а затем еще и припечатал словечком «увечный». Однако крайне сомнительно, что он презирал эту вещь во время работы над ней или сразу после ее завершения: без любви первый роман не напишешь, и вряд ли в 1880-е годы доктор считал, что «Гердлстон» ничего не стоит.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});