Оттепель - Илья Эренбург

Вернулся он поздно, с отвращением взглянул на мольберт и палитру, так в Москве после сильной выпивки глядел он на пустые бутылки, остатки еды, окурки. Он сразу лег. А утром, поглядев на холст, вышел из себя. Нечего сказать, постарался! Дерево-то! Держу пари, что редактор прослезится, - зелененькое, постриженное, самое что ни на есть оптимистическое. Изящные перистые облака. Даже скамеечку зачем-то приделал. Ага, это для отдыхающих - новатор производства Савченко любуется природой. Ведь не сядет он на гнилой пень. Можно, кстати, изобразить на скамейке Савченко и послать на выставку. Где же та серая ветла? Где осень?.. Удивляться, собственно говоря, нечему - набил руку на халтуре и вдруг захотелось этакого настоящего искусства. Глупо. Даже неприлично. Гулящая девица с припухшей физиономией исполняет арию Татьяны: "Но я другому отдана и буду век ему верна". Голос только неподходящий - всю ночь дула водку с пивом. Весной, когда я вытащил в парк Танечку, я,ей сказал, что у меня ничего нет за душой. В общем это факт. Интересно, что с Танечкой? Говорили, будто она вышла замуж или собирается. Наверно, в нее влюбился какой-нибудь мальчишка вроде Савченко... Что же, она не Офелия, да и Гамлеты у нас, насколько я знаю, не водятся.

Он усмехнулся и вдруг забыл про живопись, про все свои терзания: зябко кутаясь в серый вязаный платок, Танечка печально на него глядела, и такую нежность он почувствовал, что сам удивился. Вспомнил давние вечера, потом оттепель и первый подснежник в парке. Тогда мне казалось, что все будет по-другому. Наверно, оттого, что рядом была Танечка. Нечего ломаться - я за нее хватался, как за соломинку. Не потому, что она могла меня спасти,- она сама не знала, как жить. Но с ней я что-то чувствовал. Потом окаменел, это факт. Хорошо, что она кого-то полюбила. Насчет Гамлета я подумал от ревности. Но я хочу, чтобы она была счастлива. Если у меня на шее камень, зачем ей тонуть?.. Конечно, будь рядом Танечка...

Он рассердился на себя.

Дело не в Танечке. Я все прозевал - и любовь, и работу, и жизнь. О чем я мечтал? Пожалуй, только о премии. А искусство умеет мстить.

Это не моя вина: такая теперь эпоха. Не важно, как написать, главное, найти тему - не на год раньше и не на год позже. Если идет кампания против алкоголизма - пожалуйста: пьяный папаша не может попасть ключом в замочную скважину, а дочка-пионерка осуждающе на него смотрит. Критики хотят, чтобы все было-прилизано. Стоит увлечься живописью, как сразу закричат: "Возврат формализма", "Культ цвета", "Этюдный характер", "Объективизм". Покажи им то дерево у реки - да они голос сорвут: "Мы сажаем липовые аллеи. Кому нужна эта растрепанная ветла? Осень хороша, когда изображают яблоки, золотой лес, праздник в колхозе, а пейзаж Пухова размагничивает". Знаю все назубок. Я обрадовался, что у Сабурова взяли две вещи на выставку, но ведь никто о них не написал ни слова, восхищались моим "Пионерским костром". Я Сабурова давно не видел, но убежден: ничего у него не изменилось - поддерживает себя восторгами и зарплатой своей хромоножки. Нужно быть сумасшедшим, чтобы работать, как он.

Нет среды, вот что! В Москве я вертелся среди художников. Похвалили в газете, и все поздравляют, улыбаются. Бывает и без улыбок: проработают, а потом говорят: "Мне, видишь ли, скорее нравится, но художественная общественность осудила"... Не ищут, не волнуются. Что и говорить, трудное время!

Тотчас он начинал возражать себе. Трудное время? Конечно. Но разве бывали когда-нибудь легкие времена? Существуют только особы легкого поведения, вроде меня. Разве просто открыть звезду или остров? Галилею при жизни не поставили памятника. Все всегда трудно. В этом, кажется, сущность искусства. Литературу легче понять - читать учат в школе. Но Бугаев мне рассказывал, как смеялись над Маяковским, публика не понимала, поэты завидовали, возмущались. А теперь в Москве площадь Маяковского... Дело не в эпохе. Одни прут в широко раскрытые двери - стол накрыт, водочка, заку-сон... Простите, Владимир Андреевич, вы, кажется, забыли про культурный рост. Шампанское, букеты из искусственных цветов, приветствия в дерматиновых папках. Другие? Что же, Сабуров не одинок. Я видел в Москве, как работают Шумов, Доличенко, Грановский... Откуда у них столько упорства? Не понимаю. Наверно, нужны особенные чувства. Когда отец говорил "народ", у него голос менялся. Сабуров, кстати, тоже верит в людей, он меня пробовал утешать: "Люди у нас удивительные"... Смешно, что общего между Сабуровым и отцом? Полюсы... Но отцу нравился Сабуров, он сердился, когда я

называл его шизофреником... Конечно, отец был необыкновенным человеком, это все понимали, я видел, как люди плакали на кладбище. Говорят, что существует наследственность, мама уверяет, что у меня глаза отца. Это чисто внешнее. Что я от него взял? Ровно ничего. Человек сам делает свою жизнь, валить не на кого. Виноват я - понесся прямо к пирогу. Разучился работать. Хуже, разучился чувствовать. Разве я что-нибудь чувствовал, когда писал ту ветлу? Чихал - там было здорово сыро. В общем у меня внутри ничего. Орех долго старался расколоть, сказалось - пустой, это факт. После чего я становлюсь в позу прокурора и обличаю эпоху...

Он снова попытался работать, облюбовал домишко на окраине, писал и виновато озирался. Смешно, от кого я, собственно говоря, прячусь? Как будто мне шестнадцать лет, прибежал на свидание с Мирой и боюсь, что мама нас накроет..

Не получился и домик. Он его замазал, поставил натюрморт - блюдо с яблоками, промучился неделю и бросил.

Неожиданно позвонил заведующий клубом: срочное дело. Володя решил: не пойду. Хватит!.. Но потом он заколебался: сколько же можно дурить? Полгода живу в каком-то угаре. Ну зачем я потел над этими погаными яблоками? Художника из меня все равно не получится, а умирать я еще не собираюсь. Очень хорошо, что Добжинский позвонил. Пора снова войти в жизнь. Да и с деньгами неважно, "Пионерский костер" давно отгорел. Помогу маме, ей, бедной, нелегко - пенсия маленькая, а она еще подкармливает мальчишек, с которыми нянчился отец... Впрочем, это хорошо - так ей легче... Одним словом, нужно пойти в клуб.

Oказалось, что Добжинский готовит выставку "Дружба народов". Володя взял в библиотеке несколько книжек. С болгарами ясно - есть даже альбом, но как одеваются албанцы?.. Впрочем, придумаю. Он прилежно работал. Все как-то стало на место. Получив аванс, он пригласил в ресторан "Волга" машинистку клуба, смешливую веснушчатую Наденьку. В общем она мне нравится, печально улыбнулся Володя. В ресторане он рассказывал ей старые анекдоты. Наденька прыскала, и Володя про себя удивлялся: ну, что тут смешного? Потом он проводил ее до дома, чинно поцеловал руку и решил: больше я с ней не буду встречаться. Хорошая девушка, пусть скорее выйдет замуж, а то еще, чего доброго, влюбится.. С удовольствием он представил себе Наденьку в семейном кругу. Приятно, что мне от нее ничего не нужно. В общем мне ничего ни от кого не нужно, это факт.

По утрам он проглядывал газету, разговаривал с матерью, рисовал; вечерами сидел у себя, читал Диккенса, иногда засыпал с книгой. Жизнь ему представлялась скучной, но ровной, даже приятной. Надежда Егоровна немного успокоилась: она боялась, не болен ли Володя.

Прошла зима. Улицы снова затараторили. На Володю напала сонливость Он уютно позевывал, глядя, как солнечные пятна скользят по рыжему, крашеному полу. Когда ему сказали, что есть новый заказ - портрет Андреева, он разозлился. Над панно я просижу еще добрый месяц - и потом сразу портрет?.. Конечно, условия хорошие и никакого риска. Не могу себе простить: зачем я вздумал писать Журавлева? Никогда не нужно рассчитывать на незыблемость положения. Был Журавлев - и нет его, а я остался с дурацким портретом. Другое дело - Андреев: это твердый заказ, даже аванс предлагают. На заводе с ним носятся, статья была. Савченко мне уши прожужжал: Андреев и Андреев... Может быть, согласиться? Отдам деньги маме и съезжу на месяц в Москву. Нельзя же вечно читать Диккенса! Я уехал из Москвы, как мальчишка, которого высекли, а приеду в качестве крупного периферийного художника. Немного развлекусь. Потом - в Москве всегда перспективы. Нужно быть сумасшедшим, как Сабуров, чтобы сидеть в этой дыре и размышлять об искусстве!.. Решено - беру заказ. Жить в общем можно. Но мне хочется скорее спать, нежели жить, - это факт.

5

Володя ошибался, думая, что в судьбе Сабурова не произошло никаких перемен. Правда, Сабуровы жили в той же тесной комнатушке, еще более заставленной холстами, и основой их бюджета оставалась скромная зарплата Глаши. Но многое переменилось в жизни Сабурова.

Началось все с того, что Савченко увидел на выставке пейзаж и женский портрет, которые псказались ему необычными. Он вспомнил, что как-то встретил Сабурова у Пуховых, и решил разыскать никому не известного художника. Долго он стоял в маленькой комнате перед холстами, ничего не говорил, только смутно улыбался, а потом произнес то самое слово, которое часто вырывалось у Глаши: "Удивительно!.."