Горы дышат огнем - Веселин Андреев

больше узнавал жизнь отряда...

Велко говорит стоя, дрожит всем телом. Конечно, это дрожь и от холода тоже (потертые брюки гольф и летняя унтер-офицерская куртка не очень-то греют), но все же дрожит он больше от волнения. Может, из всех он наиболее категоричен и в своей позиции, и в выражениях. Он прямо обвиняет некоторых товарищей в трусости, а штаб — в оппортунизме. С омерзением, выразить которое может только он, клеймит дезертиров Николая, Евденко, Атлета, которых я не знаю, но тем не менее уже презираю. Вину за дезертирство он возлагает и на штаб, при этом Велко рассуждает в соответствии с законами самой суровой логики. И если даже в этом он не прав, то весьма убедительно звучат его доводы, когда он говорит о Бриче, Скале, Борце, Молоте (не Молотке!): молодые ребята пришли с самыми романтическими представлениями (об этом говорят уже сами их партизанские имена!), сразу же столкнулись с трудностями жизни в окружении, засадами и голодом и спустя несколько дней исчезли; по выражению Лазара, «смотали удочки». Вредить они не вредят, но если б в отряде не было так тяжело, они бы из него не убежали.

Велко — сама страсть. Невысокий, плечистый, на широком лице выступают скулы, русые волосы, глаза то теплые, то уничтожающе грозные, полные губы. Самое неспокойное в нем — руки: сильные, с тяжелыми кулаками. Своими жестами он непрерывно что-то утверждает, что-то отвергает, призывает. Велко не скрывает, что пристрастен. Его можно упрекнуть в некоторой резкости, но он стремится к истине и во что бы то ни стало хочет доказать правоту своей точки зрения.

— Спокойнее, товарищи! — говорит Янко. — Спокойствие, чистый воздух, здоровая пища!

На другого наверняка рассердились бы, но не на Янко. А он улыбается: в этой обстановке известный лозунг звучит трагикомично. Обычно Янко слушал, не вмешиваясь, но, когда разговор приобретал чересчур острый характер, отпускал какую-нибудь шутку.

Даже в смерти Калина Велко винит товарищей, которые отпустили его...

Эх, Калин, Калин, трагически погибший по собственной вине!

Иногда большая любовь приносит несчастье. Он не мог удержаться от соблазна навестить свою семью. Товарищи запретили ему это: ведь на так называемом почтовом процессе он был приговорен к смерти. Однако, когда он остался с глазу на глаз с Митре, тот посмотрел на это дело с другой точки зрения: просто с человеческой.

Калин отправился в Софию, но у Чепинцев нарвался на военный патруль. Он ловко выбросил свой пистолет. Однако на поясе осталась тонкая кожаная кобура. Агенты ее обнаружили. А потом разузнали, кто такой Калин.

День и ночь, и второй день, и вторая ночь. Пытки, которые могли бы сломить и самого стойкого... Они спешат, потому что партизаны перенесут свой лагерь в другое место, а ятаки примут необходимые меры. Только это и нужно Калину. Нет ничего более тяжкого, чем сознавать, что ты нарушил партизанский закон! Что мучило его больше — гнев на себя или чувство вины перед Митре, которому придется отвечать за него? Но теперь уже ничего нельзя было исправить...

Неужели ничего? Коммунист, пока он жив, всегда должен стремиться исправить свои ошибки... И Калин повел полицейских к лагерю. Они шли по голым скалам и холмам под Мургашом, там, где партизаны никогда и не появлялись, но Калин хотел, чтобы товарищи заметили его сверху и поняли, что он с ними прощается.

И они его увидели.

Не видели они его только в смертный час. Но тогда его видел бай Пешо, ятак из Чурека. Был солнечный день, и горы были синими. Когда его расстреливали, высокий, сильный, смуглый Калин держал в руках горный цветок. Он оставался самим собой: недаром говорили, что Калин был по натуре романтиком.

...Этот человек восхищал меня. И тогда, и теперь.

Много позже улыбающийся перед расстрелом Белоянис с красной гвоздикой поможет мне понять Калина. Но до конца ли я понял его?

Об операции у макоцевского туннеля Лазар говорил с горечью и гневом.

Тогда поезда ходили до Макоцева, и военные власти приспособили туннель, находившийся за вокзалом, под склад для бензина. Чавдарцы мечтали уничтожить склад с бензином и захватить оружие! Никто не произносил патетических речей, но всем очень хотелось, чтоб высокое, гневное пламя озарило их лица и чтобы увидел это народ.

Тщательная разведка, продуманный план, энтузиазм, порыв и... провал! Туннель остался цел-целехонек. Два бойца отстали. Враги, наверное, чувствуют себя победителями, а партизан считают трусами. Никакое пламя не озарило лица партизан, при свете дня им было неловко смотреть в глаза друг другу.

Лазар и Митре устроили свой командный пункт на водяной мельнице, довольно далеко от места проведения операции. Телефона там, конечно же, не было. «Мы должны были сами повести бойцов», — резко говорил Лазар. (Позже он будет шутить: «Мы с Митре действовали так, будто командовали армией!» )

Ни у кого не возникло мысли, что двое отстали просто из страха. Это, конечно, усложнило проведение операции, но были и какие-то более серьезные причины неудачи.

Верно, что сильно мешала темнота. Верно, что командир отряда Стефан немного оробел. Охранники слишком рано поняли, что напали партизаны, и, заняв позиции на вершине холма, обеспечили себе большее преимущество. Стреляли-то они, по сути дела, в панике, а потом убежали. Резервуар остался незащищенным — подходи и поджигай! Но тот, кто должен был поджечь бензин, до места не добрался, а другие, шедшие к резервуару, знали, что поджог поручен специальному человеку. Это и было самое обидное: мы почти добились успеха, осталось совершить самое главное — и все впустую!

Это не была «ошибка роста». Не только ночная мгла, но и мрак самоизоляции искажал в глазах бойцов реальные очертания местности, степень опасности...

Слава богу, бойцы себе этого не простили. Сколько шуток было про этот туннель! Так они и в самом деле добились успеха.

Лазар даже внешне казался старше меня (может, из-за густых усов?), но я считал его старшим еще и по другой причине: он был одним из самых первых партизан. Я очень удивился, узнав, что он старше меня всего на два года и что мы вместе состояли нелегально в ученическом бюро в Софии, вместе участвовали в экскурсиях на Витошу... «Мы очень хотели, чтобы нам в отряд направляли военных, военных и военных, а шли все невоенные, невоенные, невоенные», — запомнились мне его слова, которые могли объяснить многое... Лазар внешне спокойно, но с каким-то внутренним напряжением стремился разобраться в ошибках, допущенных штабом, которые считал и своими собственными. Ему было легче: