Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

Было видно, что русская пехота утратила тот порыв и решительность, который она проявляла в наступлении. Русские просто бежали. На въезде в деревню, через мост провалился тяжелый танк «Сталин». Экипаж выбрался из него и скрылся, прихватив с собой поспешно снятые оптические приборы. Вытащить из ручья огромную машину было невозможно, поскольку у нас не имелось для этого необходимых средств. Поэтому, чтобы вывести танк из строя, наши люди заложили подрывные заряды в пушку и рядом с мотором.

Для командного пункта батальона я использовал погреб под домом на краю деревни. Солдаты принесли туда соломы. Ситуация указывала на возможность немного поспать ночью в этой постели. В итоге случилось чудо. Я смог проспать 5 часов подряд.

В 5.00 из дивизии позвонил 2-й офицер Генерального штаба. Он спрашивал, где были те два солдата, которые должны были прибыть к нему в 5. 00, чтобы потом отправиться в Кенигсберг за каким-то гусеничным трактором.

Не понимая, о чем он говорил, я в свою очередь спросил его, каких солдат он имел в виду и что им надо было делать. Офицер Генерального штаба, тоже по фамилии Биндер, но Георг по имени, взорвался. «Вы что, с ума сошли, лейтенант, я разговаривал с вами ночью и отдал вам приказание!» В очень почтительной форме я заметил ему, что он все же ошибается. Мне удалось поспать, и я ни с кем не разговаривал. Я добавил, что, скорее всего, он разговаривал по телефону с командиром батальона. Рассердившись окончательно, он бросил трубку.

Через какое-то время мне позвонил с докладом телефонист ефрейтор Герменс, которого я называл Гермесом. Он сказал, что ночью звонили из штаба дивизии и спрашивали меня. Герменс соединил нас, и я представился. После этого 2-й офицер Генштаба приказал мне направить двух человек к 5.00 на командный пункт дивизии. Они должны были поехать в Кенигсберг для получения двух машин RSO, то есть Raupenschlepper-Osf, гусеничных тягачей. Телефонист сказал, что, находясь в полусонном состоянии, я отвечал на приказание совершенно не по-военному, с несколькими «да, да». Это привело к тому, что мой начальник несколько раз спрашивал: «Вы слышите меня, Шейдербауер? Лейтенант, вы меня слышите?» На это я отвечал «да, да», а потом положил трубку. «Гермес, черт возьми, тупица, ты знал, что я спал и не все сразу понял. Почему ты не разбудил меня как следует?» — упрекал я его по телефону. Бравый парень ответил: «А я подумал, что господину лейтенанту надо было немного поспать».

В штабе батальона у нас появился большой легковой автомобиль Мадфорд с открытым кузовом. Я пригнал его из тыловой части вместе с водителем. Во второй половине дня мы поехали в штаб дивизии за получением приказов. Я воспользовался этой возможностью, для того чтобы принести свои извинения майору Генерального штаба «Жоржу» Биндеру. По дороге из Пагиряй на запад по слегка возвышавшейся местности, которая хорошо просматривалась противником, нас заметил русский танк «Сталин». Он выпустил несколько снарядов нам вслед, но, слава Богу, не попал. Водитель, который раньше служил в голландской полиции, съехал с дороги и с криками «Карашо, карашо!» погнал зигзагом по лугам и полям.

Вечером 22 июля было объявлено о попытке покушения на фюрера. Это вызвало у нас скорее удивление, чем негодование. Для высказываний по поводу этого события просто не было времени. Про себя я подумал, что, несомненно, это была измена. Но с другой стороны, продолжал я думать дальше, было бы невероятно, чтобы люди с такими фамилиями, как Штауфенберг, Бек, Вицлебен и Мольтке, могли изменить Германии. Я думал, что, может быть, они все-таки действовали ради Германии, а не против нее.

На следующий день батальон получил задачу удерживать полосу обороны шириной восемь километров. Недостаток сил позволял нам оборонять только три находившиеся на нашем участке деревни в качестве опорных пунктов. На позиции должен был выйти весь личный состав батальонного штаба. Мы обосновались в опорном пункте Дравискай. К сожалению, путь отступления вел на юг. Поэтому я держал моторизованный транспорт на дороге, проходившей в западном направлении. Я поступил так, потому что именно мне пришлось как оценивать обстановку, так и заниматься расстановкой сил. Мне казалось, что капитан Шнейдер был неспособен командовать батальоном. Он явно не соответствовал этой должности. Не имея понятия, как командовать отдельным усиленным батальоном, он просто говорил на своем раскатистом восточнопрусском диалекте: «Давайте, Шейдербауер, действуйте».

Деревня Дравискай лежала на небольшой возвышенности. Ухоженные сады и пшеничные поля окружали аккуратные бревенчатые дома с соломенными крышами. Сидеть за деревянным столом с чистой тарелкой само по себе было удовольствием. Мой ординарец Вальтер Ханель занялся приготовлением яичницы с местным беконом и бутербродов с консервированным фаршем. После того как была восстановлена телефонная связь и обеспечен контакт с соседом справа, мы уселись за стол в сельском доме, где разместился наш командный пункт. Очевидно, русские пока только прощупывали нашу оборону. Мы надеялись, что останемся в целости до вечера, когда мы должны были оставить эту позицию. Наша надежда оказалась необоснованной.

Со стороны сторожевого охранения послышались выстрелы. Поэтому я отослал мотоциклы в тыл, ближе к пути отхода, который был еще свободным. Рисковать ими и потерять их означало бы положить конец выполнению нашей задачи по прикрытию фланга, где особенно требовалась подвижность. Стрельба лишь только началась, но наш новый командир уже «исчез». Я давно заметил, что он всегда так поступал в критических ситуациях. Тогда ему не надо было принимать решений, и его нельзя было подозвать к телефону. Вероятно, он наблюдал в бинокль за наступавшими русскими из укрытия. Огонь продолжался, и было слышно, что он становился ближе. Надо было вызывать поддержку. Пока я сидел у телефона, я заметил, как мимо меня в тыл брели раненые. Чуть позже стали появляться и вполне здоровые солдаты. Это означало, что они бежали. Все это время командир отсутствовал, а я был привязан к телефону. Из всего участка мне было не видно ничего, кроме пшеничного поля.

В полку и в артиллерии хотели знать, как складывалась обстановка. В течение 15 минут мне удавалось управлять артиллерийским огнем с помощью карты. Потом я увидел, как большое количество наших солдат устремилось в тыл. Вальтер занял позицию возле окна и взвел свой автомат, в то время как я сидел у другого окна и говорил по телефону с капитаном Бундтом, адъютантом артиллерийского полка нашей дивизии. Как только я начал говорить, что, судя по ситуации, мы сможем оставаться там всего лишь несколько минут, я увидел русских пехотинцев, которые пробирались к дому через пшеничное поле. Вальтер начал стрелять. «Уходим», — приказал я, а в телефон крикнул: «Огонь по укрепленному пункту, иваны около дома».

Я оторвал телефон от проводов, метнулся за Вальтером и выбежал через заднюю дверь как раз в тот момент, когда двое солдат Красной Армии входили в дом спереди. Так как я был последним из бежавших, то мне пришлось поднапрячься, чтобы догнать своих товарищей. Наконец, примерно через полкилометра я их догнал и смог приступить к оборудованию новой позиции к югу от деревни. Когда я был еще около дома, то видел лежавшего там раненого солдата, который умоляющим голосом крикнул: «Возьмите меня с собой». Но ведь я уходил последним, как я мог сделать это? Через несколько часов, после полудня, деревня Дравискай была отбита при поддержке штурмовых орудий и четырехствольных зенитных установок. Я вошел в деревенский дом и даже обнаружил два своих бутерброда на тарелке.

Самым отважным офицером нашего батальона был 20-летний лейтенант Блашке. Начиная с июня он какое-то время занимал должность офицера связи, но после переформирования батальона стал командиром 6-й роты. Его рота выполняла задачу по прикрытию нашего левого фланга. Блашке должен был удерживать деревню к югу от Паневежиса. 6-я рота оставила свои позиции только после получения приказа на отход. Русские ворвались в деревню с нескольких направлений, и Блашке уходил последним. Сидя в коляске мотоцикла, под шквальным огнем противника, он стрелял из автомата во все стороны. Вместе с водителем он добрался до опушки леса, где они присоединились к своим товарищам.

28 июля мы пришли в Кедайняй. Это был приятный провинциальный городок, через который протекала небольшая река. На высоком восточном берегу, с которого открывался просторный вид на запад, находилась гимназия. Там разместился командный пункт батальона. Я сразу же нашел кабинет директора, потому что в Литве, как и в Германии, директоры гимназий «восседали» в кожаных креслах. В кабинете их было несколько, так что, можно сказать, что в течение нескольких часов эти почтенные сиденья «осквернялись» уставшими телами школьников. Нам, вчерашним гимназистам, было как всегда интересно находиться в кабинете естествознания. В нем находился такой же скелет homo sapiens, чучела птиц, физические приборы и т. д., все точно так же, как и в нашей школе. Проявив чувство черного юмора, я надел на череп каску, что смотрелось, как подлинная модель для антивоенного плаката. Одновременно это напомнило мне о накрытом каской черепе русского солдата, на который я когда-то наткнулся на минном поле под Ельней.