Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности - Генри Каттнер

Сэм поднял красивые брови.

— Спасение человеческой расы? — повторил он.

— Если колонизация не начнется теперь или в ближайшее время, она никогда не начнется. Наши запасы кориума станут слишком незначительны, чтобы поддерживать ее. Я говорил это снова и снова, пока слова эти автоматически не стали вылетать, стоило мне только открыть рот. Через несколько столетий человеческая раса придет к своему концу в своих безопасных матках-башнях. Ресурсы истощатся, и истощится воля к жизни. Но семьи сопротивляются каждому моему ходу и будут сопротивляться, пока не станет совсем поздно. — Хейл пожал плечами. — Старая история. Мне говорят, что в башнях даже и думать не хотят об этом.

Сэм искоса смотрел на него. В голосе бессмертного звучала уверенность. Он верил Хейлу. И хотя судьба человеческой расы не слишком беспокоила Сэма, увеличение длительности жизни сделало для него жизненно важным следующие несколько столетий. К тому же у него были свои счеты с Харкерами. А в проекте колонизации таились неисчислимые возможности, если им будет руководить такой человек, как Сэм Рид.

У него начали формироваться блестящие идеи.

— Патент ваш, — резко сказал он. — Теперь слушайте…

Робин Хейл закрыл за собой избитую дверь административного здания и медленно пошел по пластиковой тропе. Над головой лучезарность венерианского дня на короткие мгновения освещалась вспышками синего неба и солнца, проходившими сквозь прозрачный империумный купол. Хейл поднял голову, слегка сморщил лицо от яркого света, вспоминая старые годы.

Немного впереди него человек в коричневом комбинезоне неторопливо копал мотыгой что-то на грядке из сверхплодородной почвы Венеры. Он двигался спокойно, может быть, чуть стесненно, но видно было, что работа ему нравится. Он поднял худое, с длинными челюстями лицо, когда Хейл задержался у плоского бассейна.

— Есть у вас минутка? — спросил Хейл.

Человек улыбнулся.

— Сколько угодно, — сказал он. — Что вас беспокоит?

Хейл поставил ногу на край бассейна и скрестил руки на колене. Старик удобно облокотился на мотыгу. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и слабая улыбка на их лицах говорила о чем-то общем. Только они одни из всех живущих помнили жизнь под открытым небом, смену дня и ночи, солнца и луны, естественные ритмы мира, не руководимого человеком.

Только Логист помнил день, когда почва под открытым небом не была смертоносным врагом человека. Только он мог спокойно ковырять почву мотыгой, зная, что она не враг ему. Для всех остальных самый вид почвы означал опасность видимую и невидимую, известную и неизвестную — ядовитые грибы, бактерии с неизвестными возможностями, удивительные насекомые и крошечные зверьки, готовые вырваться со следующим ударом мотыги. Конечно, эта почва была обеззаражена, но условности умирают с трудом. Никто, кроме Логиста, не любил эти грядки с открытой почвой.

Хейл не очень удивился, когда подумал, что узнает тощую фигуру, действующего мотыгой. Было это несколько недель назад. Он остановился у грядки, отослав своих подчиненных, а старик распрямился и бросил на Хейла острый иронический взгляд.

— Вы не… — с колебанием начал Хейл.

— Конечно. — Логист улыбнулся. — Мне давно нужно было явиться на поверхность, но хотелось кончить работу. Здравствуйте, Хейл. Как поживаете?

Хейл сказал что-то взрывчатое.

Логист рассмеялся.

— Я привык к фермерской работе на Земле, — объяснил он. — Все время хотелось поработать. Сейчас я доброволец. Использовал собственное имя. Вы не заметили?

Хейл не заметил. Много произошло с тех пор, как он стоял в замке Истины и слушал голос, доносящийся из шара-оракула. Глаз его не остановился на имени Бена Кроувелла, хотя списки добровольцев стали настолько редки в эти дни, что он мог процитировать их по памяти.

— Почему-то я не очень удивлен, — сказал он.

— И не должны. Мы с вами, Хейл, единственные оставшиеся в живых, кто помнит открытый воздух. — Он принюхался и неодобрительно взглянул на империумный купол. — Мы единственные, кто знает, что это такое. Вам встречались другие вольные товарищи?

Хейл покачал головой.

— Я последний.

— Ну… — Кроувелл ударил мотыгой случайный росток, — я в любом случае должен был оказаться здесь. Но неофициально. На вопросы не отвечаю.

— Вы не отвечали и в Замке, — с обидой напомнил Хейл. — Я был у вас за последние сорок лет не менее десяти раз. Вы не дали мне ни одной аудиенции. — Он посмотрел на Логиста, и неожиданная надежда зазвучала в его голосе. — Что заставило вас явиться сюда — сейчас? Что-то должно случиться?

— Может быть. Может быть. — Кроувелл вернулся к своей мотыге. Всегда что-нибудь случается, раньше или позже. Если ждать достаточно долго.

И это все, чего Хейл смог от него добиться. Сейчас, рассказывая Логисту о случившемся, Хейл вспоминал этот разговор. — Поэтому вы явились сюда? — спросил он, окончив свой рассказ. — Вы знали?

— Хейл, я не могу ответить на ваш вопрос.

— Вы — знали?

— Ничего не выйдет. Не забывайте: каждое достоинство имеет свои отрицательные стороны. Я обладаю не непогрешимостью, а предвидением — да и оно подвержено ошибкам. — Кроувелл казался слегка раздраженным. — Я не бог. Перестаньте думать, как жители башен. Они готовы снять с себя всякую ответственность. Это самое плохое в сегодняшней жизни Венеры. Предоставьте это Джорджу. А Джордж не бог. Да и сам бог не может изменить будущее — и по-прежнему знать, что происходит. В то мгновение, как он вмешивается, он вводит в уравнение новый фактор, а этот фактор случайный.

— Но…

— О, я вмешивался один или два раза, — сказал Логист. — Даже убил однажды человека, потому что знал: если он останется жить, это принесет большие бедствия. Я был прав — в том случае. Но я не вмешиваюсь, если не могу помочь. Когда я вмешиваюсь, я сам становлюсь случайным фактором и, поскольку я сам включаюсь в уравнение, мне уже невозможно представить себе его целиком и со стороны. Я не могу предсказать свои реакции — понимаете?

— Более или менее, — задумчиво сказал Хейл. — Но вы говорите, что вмешиваетесь, когда должны это сделать.

— Только в таких случаях. И потом стараюсь, чтобы события развивались естественно. Главное — сохранить равновесие. Если я делаю шаг вправо, равновесие сдвигается в этом направлении. Поэтому я затем стараюсь сделать шаг в противоположную сторону — и х остается равным х. Если я добавляю у с одной стороны, то стараюсь вычесть у с другой. Я согласен, что с того места, где вы сидите, это не кажется очень разумным, но с моего насеста совсем другое дело. Еще раз скажу, я не бог.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});