История рода Олексиных - Борис Львович Васильев

дежурный — рохля, он три дня батарею искать будет.

— Не беспокойтесь, найдет.

— Все же разрешите побеспокоиться, ваше превосходительство. Михаил Дмитриевич стоит перед Ловчей, и ему дорог каждый час. Поэтому не сочтите за труд написать приказ батарее Василькова лично.

Федору очень трудно было произнести это: он буквально преодолевал себя на каждом слове, потому что привычная, столь знакомая ему апатия жила в нем, готовая каждое мгновение выползти на свет. Он до боли ощущал ее, эту проклятую апатию, это равнодушие ко всему и вся, он сейчас физически боролся с нею, со страхом ощущая, что суровое генеральское «нет» навеки похоронит в нем желание когда-либо проявлять самостоятельность. Поэтому каждое его слово звучало с таким напряжением, что Пахитонов впервые с интересом посмотрел на скобелевского порученца.

— Вот, — неожиданно сказал он своему нерадивому офицеру. — Учитесь у скобелевцев добывать то, что вам приказано. Молодец! — генерал улыбнулся Федору. — Так и передайте Михаилу Дмитриевичу, что Пахитонов вас молодцом назвал. — Он написал распоряжение и вздохнул: — У них — стальные орудия Круппа, а у нас — Васильковы. Так-то. Держите. И поспешайте.

— Благодарю, ваше превосходительство! — с огромным облегчением сказал Федор.

К пяти утра следующего дня Олексин привел батарею. Попросив обождать, без стука вошел к Млынову.

— Господин капитан, батарея штабс-капитана Василькова стоит у крыльца! — с порога выпалил он.

— Что? — адъютант сидел на походной кровати, спустив голенастые ноги в сиреневых кальсонах. — Где, говорите, Васильков?

— У крыльца! — Федор, не выдержав, заулыбался. — Надо бы разместить да накормить: всю ночь шли.

— Молодец, — хмурое лицо Млынова посветлело; незаметно для себя он перешел на дружеское «ты».

— Генерал Пахитонов тоже назвал меня молодцом, о чем и приказал лично доложить Михаилу Дмитриевичу.

— С этим еще успеешь, — усмехнулся Млынов. — Иди спать, я о батарее позабочусь.

— Поесть бы, — вздохнул Федор. — Сутки крошечки не видел. Рюмку бы водки да щей котелок.

— Ступай к конвойным: и щей нальют, и водки поднесут.

Конвойные казаки Скобелева относились к Федору с неприкрытой насмешкой, и Млынов отсылал туда Олексина не случайно. Он чувствовал его взлет и хотел закрепить его. Федор понял это, и на той волне, которая сейчас несла его, готов был идти куда угодно.

— К казакам так к казакам.

— Погоди, — улыбнулся Млынов. — Не вздумай сказать: «Здравствуйте, господа». Скажешь: «Здорово, станишники, как ночевали?» Поешь — ложись спать. До двенадцати.

Федор отправился к конвойцам, а Млынов, глянув на часы — было уже начало шестого, — пошел будить генерала.

— Олексин батарею Василькова привел, — сказал он.

— Нашел? — не понял Скобелев.

— Привел, Михаил Дмитриевич, привел. Молодец, а?

Скобелев одобрительно хмыкнул, но хвалить не стал:

— Погодим до боя, Млынов. Ступай, артиллеристов размести да накорми. А Василькова — ко мне завтракать.

Дождался, пока адъютант вышел, легко вскочил с койки, улыбаясь в растрепанную со сна бороду. День начинался радостно.

4

20 августа начались перемещения частей, в тактическом смысле которых Федор не разбирался. Он получал задания, доставлял письменные приказы, провожал командиров до указанных пунктов, возвращался с докладом и почти тотчас же скакал с новыми поручениями. Это было похоже на хорошо продуманный дебют шахматной партии: Скобелев расставлял свои фигуры, еще не входя в соприкосновение с противником, но уже упреждая его возможные ходы. Вскоре скобелевцы охватили Ловчу со всех сторон, учитывая не только направления собственных атак, но и отрезая вероятные пути отхода аскеров командующего Ловчинским гарнизоном Рифата-паши. Еще не прозвучало ни одного выстрела, а войска, официально именовавшиеся Ловче-Плевненской группой, уже заняли все удобные для штурма позиции. Ловча оказалась зажатой в клещи: оставалось лишь сжать их, чтобы раздавить скорлупу турецкой обороны.

Последнюю фразу Федор услышал из уст Тутолмина, когда доставил ему приказ и лично сопроводил на позиции. Он старался исполнять поручения не формально, и, хотя Скобелев еще ни разу не похвалил его, отношения штабных работников, офицеров отряда и даже конвойных казаков изменилось резко. Олексин стал своим, «скобелевцем»; он ощущал это и — гордился.

— Завтра надавим — и хрустнет орешек, — сказал Тутолмин. — Отужинаете со мной, Олексин?

— Благодарю, господин полковник, увы. Тотчас же назад.

— Не дай бог скобелевским порученцем быть. Какую ночь в седле?

— Не считал, полковник! — крикнул Федор, вскакивая на лошадь.

Он вернулся уже к вечеру, отдал лошадь конвойцам и заглянул в штабную палатку. Палатка разделялась пологом на две неравных половины: в первой — узкой стоял стол дежурного и походная койка для отдыха ординарцев.

— Тутолмин на позициях, — тихо доложил Федор: за пологом слышались голоса. — Где Млынов?

— Вами интересовался. Обождите тут.

Дежурный беззвучно скользнул на вторую половину, а Федор сразу завалился на койку. Хотелось есть, но еще больше — лежать: тело ломило от ежедневных скачек. Но не успел он прикрыть глаза, как из-за полога выглянул Млынов и жестом поманил его. Федор осторожно прошел за полотнище и остановился у входа. Брезентовые занавески окон были подняты, но уже темнело, и на большом дощатом столе, устланном картами, горели две лампы. Возле стола в походном кресле сидел Имеретинский, а вокруг толпились генералы и штабные офицеры.

— …ключом турецкой обороны является высота Рыжая, — продолжал докладывать Скобелев. — Высота сильно укреплена в инженерном и огневом отношениях, и нам следует громить ее артиллерией, пока противник от нашего огня не откатится за обратные скаты.

— Задача? — спросил Паренсов.

— Задача одна, Петр Дмитриевич: уберечь солдат наших, поелику возможно. Полагая это святейшей обязанностью любого командира, прошу вас, господа, довести до сведения каждого рядового. Каждого! — Скобелев внушительно потряс пальцем. — Первое: противник патронов не жалеет; значит, сближение с ним должно быть стремительным. Второе: турки целиться не любят