Лесная крепость - Валерий Поволяев

– Не знаю, – сказала Наденька, – и знать не хочу.

Тут Чердынцев смущённо крякнул, затоптался на одном месте, смущение его было понятным… Зачем он ей всё это говорит?

– Прости меня, – произнёс он тихо, – но приказ свой я отменить не могу.

В конце концов Наденька побросала в мешок вещи, что у неё были, и вместе с Петровым в сопровождении двух разведчиков и одного провожатого отбыла в Сосновку. Когда группа ушла, Чердынцеву сразу спокойнее сделалось на душе, хотя сердце отозвалось на уход Наденьки тоскливой болью – ему показалось, что видит он жену в последний раз, больше не увидит. На глаза его не то чтобы слёзы навернулись, а что-то мутное, мешающее не только смотреть, но и дышать; борясь с собою, он досадливо стёр с глаз эту муть и очень скоро стал самим собою.

Хотя Наденька ушла и исчезло иссушающее чувство опасения за неё, и появилась некая уверенность, которой должен обязательно обладать всякий командир, ощущение печали, тягучей тоски всё-таки не проходило ещё долго. Человек есть человек, в какие бы условия он ни попадал, всё равно в чём-то проявит слабину…

Группа Бижоева продолжала перекрывать подходы к лагерю, остальные готовились к схватке. Ни суматохи, ни растерянности, ни обречённости, которая иногда появляется в таких ситуациях, не было.

Маскировать мины в снегу было трудно, поэтому в лукошках специально приносили снег, накрывали заминированные места, пространство вокруг забрасывали еловыми ветками, шишками, обрабатывали метёлками, будто ветер прошёлся по снегу, немного взвихрил его, потом придавил сверху, – картина, в общем-то, получалась довольно реальная. Было тихо. Люди работали молча, сосредоточенно, лишь иногда перебрасывались друг с другом парой-тройкой слов, и всё.

А немцы тем временем на несколько часов застряли в снегу – завязли битюги. Сани, не приспособленные к движению по лесу, часто переворачивались, пулемёты приходилось извлекать из сугробов, оттуда же выскребли и ящики с патронами – в общем, мука для карателей была невыносимая, тьма сплошняком, ни одного светлого пятнышка.

С трудом пройдя половину пути, намаявшись, оберштурмфюрер, командовавший операцией – и полевая команда и полицаи были подчинены ему, – принял решение отправить битюгов с пулемётами назад, в Росстань, иначе можно было потерять и коней и пулемёты… Шеф полевой команды, долговязый обер-лейтенант, попробовал было возразить, но эсэсовец придавил его начальственным рявканьем.

– Мы с этими пулемётами ещё трое суток будем ползти, – заявил он, – партизаны за это время могут тысячу раз испариться, зарыться в землю, уйти по реке…

– Уйти по реке они никак не могут – лёд, несмотря на морозы, слабый.

– Почему слабый? – недоумённо воззрился эсэсовец на обер-лейтенанта. – Зима ведь…

– В реке много тёплых подземных источников, они даже в сильный мороз образуют во льду окна.

– Плевать! – воскликнул эсэсовец. – Повозки эти сковывают нас. Отправляйте их назад! Немедленно, обер-лейтенант! Иначе мы никогда не выполним приказа.

Обер-лейтенанту ничего не оставалось делать, как подчиниться эсэсовцу, битюгов с трудом развернули в лесу, поставили на проторённый след и отправили обратно. Сопровождения не дали – в санях остались только возницы да осиротевшие пулемёты, угрожающе посматривающие стволами в лесное пространство, пулемётчиков же с саней сняли и поставили в общий строй, эсэсовцу показалось, что народу в карательной группе мало, надо больше, поэтому пулемётчики поплелись вместе со всеми дальше, к партизанскому лагерю, чтобы атаковать его, смять лесных леших, сжечь их, победить и на грудь себе повесить желанные Железные кресты.

Оставшийся без охраны пулемётный обоз уже почти выбрался из гнетущего чёрного леса, как неожиданно перед битюгом, шедшим первым, возник невысокий человек в заячьей шапке, с немецким автоматом, вольно болтающимся на груди, одной рукой ухватился за повод, останавливая могучего коня, второй метнул в возницу нож.

Тот молча повалился в сани, спиной ударился о станину пулемёта и тихо сполз вниз.

Возницы, находившиеся в задних санях, не поняли, что произошло.

Один из них, правда, схватился за автомат, но выстрелить не успел, его прикончил второй партизан, Бойко, дал короткую очередь, и возница, взбрыкнув ногами, улетел в снег. Битюг недоуменно глянул на него, потянулся мордой к еловой лапе, откусил её и начал медленно, с вкусным хрустом жевать. Двумя врагами стало меньше. Третий возница, увидев, какой оборот принимает дело, поднял руки.

– Кузьма, а пленник нам зачем? – проговорил старшина Иванов. Он давно просился в разведчики, ходил и к Чердынцеву и к Мерзлякову. Чердынцев его долго не отпускал, ему больше был нужен командир четвёртого взвода, чем разведчик, но в конце концов сдался. Вместе со старшиной в разведку ушёл и Кузьма Бойко из той же, лагерной команды.

– Мне не нужен, – сказал Бойко.

– И мне нет, – сказал старшина.

Возница, неведомо каким образом поняв, о чём идёт речь, вздернул руки ещё выше и завопил:

– Нихт шиссен! Нихт шиссен!

– Когда я сидел у вас в лагере и меня били прикладами по зубам, а потом повели на расстрел, я не кричал «нихт шиссен!». Не кричи и ты, паскуда, – сурово проговорил старшина и, вскинув автомат, дал по вознице очередь.

Битюг с прежним равнодушным видом покосился на хозяина и, срезав зубами ещё одну еловую лапу, принялся неспешно жевать её. Иванов подошёл к саням, ногой спихнул возницу в снег.

– Ну, Кузьма, что будем делать?

– Я бы пару пулемётов раскурочил либо спрятал их в лесу, а один бы ствол развернул на сто восемьдесят градусов и догнал бы немцев. И врезал по ним с тыла так, чтобы только щепки полетели. Всё нашим подмога будет.

– Хорошее дело, – одобрил идею Кузьмы Иванов. – Пулемёты мы, конечно, курочить не будем, мы их спрячем… И фрицев догоним – это хорошая мысль. – Иванов крепко стиснул крепкие белые зубы. В глазах его появилось жёсткое выражение – немцев он ненавидел люто.

Сани оттащили в сторону, пулемёты перенесли в сухое еловое место, плотно накрыли лапником, проверили, не выглядывает ли где из хвои чёрное угрюмое железо стволов, оставшиеся сани загрузили боеприпасами, кормом для битюгов, двое других загнали в распадок и также замаскировали – пригодятся в партизанском хозяйстве. Битюгов решили забрать с собой. Во-первых, если сани завязнут где-нибудь, то три битюга – это три битюга, они вытащат из плена не только сани, но и трактор – выдернут обязательно, во-вторых, не бросать же коней – живые всё же существа, хотя и фрицевы… Без людей они погибнут – их очень скоро скушают волки.

Одного битюга привязали к оглобле, из вожжей сделали повод, чтобы конь мог помогать своему напарнику-битюгу, на второго коня вскарабкался старшина, Бойко уселся в сани.

– Поехали! Но-о-о! – скомандовал старшина зычно, но битюг даже ухом не повёл, он словно бы не слышал приказа Иванова, он вообще не понимал русских команд. Старшина задумчиво поскрёб пальцами щеку, заросшую золотистым волосом, потом что было силы хлестнул коня вожжами по крупу.

Битюг нехотя побрёл по санному следу, глубоко проваливаясь в снег, сани с косо накренившимся тяжёлым пулемётом заскользили следом словно бы сами по себе.

Через несколько минут всё поглотил тихий заснеженный лес. Только глубокий неровный след остался…

Освободившись от саней, карательный отряд двинулся быстрее, оберштурмфюрер неистовствовал, погоняя людей, он был готов даже «парабеллум» выдернуть из кобуры и пристрелить кого-нибудь. Для начала хотя бы полицая. Командир полицаев, вялый сонный мужик с бледным мятым лицом, не нравился ему особенно, этому пальцем сделанному человеку сторожем бы на мукомольне работать либо посудомойкой в столовой для солдатского состава, а не боевым отрядом руководить, слишком уж тупой, нерасторопный, с неподвижными судачьими глазами – ни рыба ни мясо, словом. Вот его и можно шлёпнуть для устрашения. Следом оберштурмфюрер пристрелил бы кого-нибудь из своих, из полевой команды: очень уж злобно поглядывают полевики на эсэсовцев. С другой стороны, если дело дойдёт до серьёзного и будет стычка, эсэсовцы передавят этих серых мышей, как насекомых, ползающих по стенке, одним нажимом ногтя.

Идти было трудно – слишком много снега. И главное – партизанских следов нигде нет, эти лешие что, перемещаются с места на место по воздуху, что ли? Ну ни одного следочка нет, словно бы тут и самих партизан нет. Но партизаны в здешнем лесу есть, это оберштурмфюрер знал точно.

– Вперёд! – призывно махнув рукой, проорал он. – Освободим завоёванные нами территории от партизанской нечисти!

Эсэсовцы, шедшие за ним, только удивились: и как это у их горластого командира силы не кончаются? Орёт и орёт себе, снег месит без устали… Нет бы привал сделать, перевести дыхание.

Но оберштурмфюрер проорал снова, с прежней чертенячьей лихостью: