Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

глазками; <…>: весь вид «поганца» говорил:

— «Ты — в моей власти: никакая сила тебя не спасет».

Все это резнуло меня в то мгновение; но, обрывая линию взглядов от поганца ко мне и меня к нему, в воздухе метнулось что-то белое, закрывая меня от него; и я услышал <…> голос кого-то из тех, кто сердечно ко мне относился <…>:

— «Херр Бугаев, это — вам!»

И плащ Аси оказался у меня в руке, — плащ, благое действие которого я ощущал не раз; я почувствовал притекающую силу и, принимая плащ, махнул им с вызовом в зеленую маску моего «мефистофеля»; я увидел, что лицо его закорчилось, точно отдернувшись от плаща; и он тотчас исчез; в дверях его уже не было <…>.

Все это произошло во мгновение ока: мурашки, оборот, глаза в глаза, плащ меж нами, «это — вам», мой взмах плащом в «его» глаза, его исчезновение, звуки музыки, молньи, закрытые двери.

И — доктор, усаживающийся в первом ряду (МБ. С. 266).

Итак, Белый на протяжении всей жизни ощущал себя объектом магического воздействия — «сглаза». Он подробно описывал свои страхи, вызванные пребыванием «под глазом», и гораздо менее конкретно то, чего он, собственно говоря, боялся, потому что боялся он всего: от разлада в личной жизни — до творческих неудач, от срыва пути посвящения — до физической расправы над собой.

3. «ЗЛОЕ ОКО, РОССИЮ НЕНАВИДЯЩЕЕ»

МИРОПРАВЛЕНИЕ

Мотив «сглаза» также инкорпорирован в сложную систему представлений Белого о мире как об арене магической борьбы сил зла с силами добра[357].

Для обозначения оккультных угроз Белый использовал разные термины, порой весьма экзотические.

<…> вы знаете ль, что в католичестве целых три «папы»? один — «белый» папа, известный и вам; другой — «красный»; а третий, иль «черный» — начальник какого-то религиозного ордена: и, может быть, иезуитского <…> (Москва. С. 295), —

утверждается в романе «Москва под ударом». В том же романе Москва и Лондон представлены «ареною схватки чернейшего интернационала с его разрывающим, с красным» (Москва. С. 314), а Берлин в эссе «Одна из обителей царства теней» оказывается «секцией черного интернационала Европы»[358]. В период эмиграции действие «черного интернационала» видится писателю причиной гибели Европы:

И тут мы переходим к весьма интересному и мало еще вскрытому вопросу: к обнаружению черного интернационала наряду с красным. Черный интернационал пополняется продуктом разложения и вырождения буржуазной культуры, ведущей к своего рода дикарству <…>[359].

В историософской концепции Белого роль «сглаза» не менее важна, чем в его представлениях о собственной жизни, и оказывается связана с символическим обозначением магов-оккультистов, злокозненно влияющих на судьбы конкретных людей (прежде всего самого Бориса Николаевича Бугаева), стран, да и всего человечества. Правда, увеличение масштаба (от «я» — до мирозданья) привело к тому, что глаз трансформировался в космическое «око», способное окинуть взором и «сглазить» всю землю или, например, Россию.

«Зловещее око», нависшее над миром, появляется у Белого уже в одном из самых ранних стихотворений (февраль 1901-го), вошедших в сборник «Золото в лазури»:

С. М. Соловьеву

Сердце вещее радостно чует

призрак близкой священной войны.

Пусть холодная вьюга бунтует —

Мы храним наши белые сны.

Нам не страшно зловещее око

великана из туч буревых.

Ах, восстанут из тьмы два пророка.

Дрогнет мир от речей огневых.

И на северных бедных равнинах

разлетится их клич боевой

о грядущих, священных годинах,

о последней борьбе мировой,

Сердце вещее радостно чует

признак близкой, священной войны.

Пусть февральская вьюга бунтует —

мы храним наши белые сны[360].

Приближение «священной войны» юного поэта не только не пугает (ему «не страшно зловещее око великана из туч грозовых»), но радует, и на исход битвы света с тьмой он смотрит вполне оптимистично. Однако со временем оптимизм несколько поубавился. Этому способствовали как собственные мрачные переживания и интуиции эпохи «Пепла» (МДР. С. 282–284), так и проповеди Минцловой (о нашествии на Россию черных магов, монголов, евреев и пр.), воспитывавшей в учениках специфический оккультный патриотизм[361]. Под влиянием Минцловой, вспоминал Белый, у него, Вяч. Иванова, Эллиса и других «подымается <…> потребность в духовной работе, вооружающей от губящих родину сил; мы, культурные силы России, для тайных врагов — на виду; в нас пускают оккультные стрелы из темного мира, сознательно разлагающего Россию <…>»[362].

В этом пересказе любопытным кажется то, что опасность для защитников России и славянства таится в пребывании «на виду» у «темных сил», имеющих в своем арсенале множество средств, в том числе — отравленные стрелы и, конечно, «сглаз».

В романе «Серебряный голубь» появляется выразительный образ — «злое око, око, Россию ненавидящее». Против него Дарьяльский пытается «потаенно воздвигать духа ограду» (СГ. С. 83), но, как известно, неудачно, он гибнет. Это определение, вложенное в уста героя романа, передавало личные переживания автора. Белый дважды повторяет найденную емкую формулу в письме Блоку (середина июня 1911-го). Так, он перечисляет ошибки их юности, в том числе излишний оптимизм, поспешные мистические фантазии, увлечение «неправильными» магическими экспериментами:

Мы не увидели, что по ту сторону был лес; тропинки с холма расходились, затериваясь в глуши; идя навстречу заре, мы удивились, что завеса заколдованного леса, вырастая, заслонила зорю. Мы обернулись друг к другу: между нами стояли стволы; между стволами мелькали оборотни. Мы думали, что мы уже провозвестники Света, и что за плечами одержанная победа; а Свет был лишь приглашением к будущему испытанию; мы себя вообразили уже рыцарями, а рыцарство должно увенчать в будущем наш тернистый путь (Белый — Блок. С. 408)[363].

Новое, уже зрелое сознание Белого безошибочно определяет причину и всех личных бед, и «наваждения над Россией»:

<…> я нашел бодрость в том, что судьба моя, нечеловечески гадкое 1906–1908 года, есть отражение наваждения над всей Россией: «злое око, Россию ненавидящее» (посылающее и монголов, и евреев). То, в чем я сорвался, я назвал впадением в монгольство. Вдохновение от зари подменил я шаманством. Любовь к дали и подвигу подменил «заколдованной, темной любовью» — наваждением.

«Только скоро ль погаснут огни

Заколдованной, темной любви?»

_______

Но когда я понял, что заколдованный круг образовался от медиумизма всех нас, и что главный виноватый —