Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Она едва не всхлипнула, так он был красив! Синий шелковый камзол был в точности такого оттенка, как его необыкновенные, холодноватые глаза. Эти черты, эти губы… у Лючии руки озябли, и она стиснула их нервным жестом. Рокот толпы вдруг отхлынул, словно штиль внезапно воцарился на море. Ничего не существовало – только этот человек, который медленно приближался к ней.

Что это? Было с ней такое когда-нибудь? Какое название дать этому томительному, всепоглощающему чувству? Долго-долго смотришь – и не рассуждаешь, не понимаешь ничего, чувствуешь только, что какие-то блаженные волны затопляют душу, что жизнь кажется бесконечно-прекрасной, – и все это при взгляде на человека, который идет к ней… на своего мужа!

Лючия вонзила ногти в ладони, пытаясь прийти в себя. Он ее муж! Он принадлежит ей отныне и вовеки, аминь, меж ними в том дана нерушимая клятва, к счастью нет никаких препятствий, кроме одного… ну уж надо постараться смести и это последнее!

Ничто так не взбадривало Лючию, как предощущение опасности, а поэтому она встрепенулась – и встретила князя блеском глаз, и светом улыбки, и не замедлилась с ответом, когда он воскликнул, старательно маскируя тревогой раздражение от того, что умысел его провалился:

– Вы все же явились здесь! Боже, как это неосторожно! Едва не погибнув…

– Погибают люди только от трусости, – усмехнулась Лючия. – А мне бояться нечего!

И, как в Фотиньином трактире, она залилась смехом – тем чарующим смехом, который способен был заставить встрепенуться самое холодное сердце! Но этот смех был передовым отрядом ее обороны, ибо если там, в трактире, к Лючии приближалась Судьба в виде князя, то сейчас она приняла уродливое обличье Евстигнея Шишмарева.

Ну, наконец-то пришел черед сделать то, ради чего Лючия вернулась.

16

Аллеманд Людовика XIV [39]

Стюха был, несомненно, доволен появлением княгини Извольской, да что – он был неприкрыто счастлив: наконец-то прибыла его сообщница и задуманная месть свершится! Шишмарева даже передергивало от нетерпения, и Лючия вообразила, что он прямо тут же обрушится на князя со своими разоблачениями, однако граф Лямин, человек опытный, вероятно, что-то почуял своим светским нюхом – и дал знак на галерею свесившемуся оттуда дирижеру, который высматривал каждое движение своего господина.

Грянула музыка. На сей раз, однако, это не был слаженный, торжественный хор рогов – по залу раскатились, звеня и словно бы подпрыгивая, звуки аллеманда, и всем, кто их слышал, захотелось немедленно слиться с этой музыкой.

И тут первый раз мелькнуло у Лючии подозрение, что граф Лямин был наслышан об интриге и сейчас предпринял все, что в его силах, дабы избежать скандала. Нет, конечно же, он не был посвящен в подробности позорной авантюры, однако оказался слишком искушен, чтобы не заметить напряженности в позе дамы, отвращения на лице князя, мстительных искр во взгляде Шишмарева… а потому немедленно перестроил ситуацию, бросив всех троих – и себя в придачу! – в круговорот аllemande a la Louis XIV. От традиционного аллеманда, пришедшего во Францию через Эльзас из Германии и характерного приличной вежливостью (обычно звучала музыка Баха и Генделя), французский аллеманд отличался большей скоростью в смене па, большим разнообразием грациозных и красивых жестов, а главное, тем, что его танцевали втроем: одна дама и два кавалера. Рассказывали, что при дворе страстного Короля-Солнце один кавалер (король) танцевал с двумя дамами, но возможно, это были всего лишь разговоры. А здесь, на балу, чреватая опасностью картинка теперь выглядела так: к молодой княгине Извольской спешат три кавалера наперебой. Хоть они с князем Андреем и были молодоженами, однако дурным тоном почиталось в обществе танцевать с супругом вместе, а поэтому Лючия подала руки графу Лямину и Шишмареву и вошла с ними в ровную линию танцующих.

Фигура графа была первая, и пока они с Лючией сходились и расходились под прелестную музыку Люл-ли, он, верно, заметил, как взволнованно оглядывается она на мужа, который танцевал с весьма красивой, хоть и чрезмерно дородной, на взгляд Лючии, брюнеткою, и сказал с отеческой ласковой улыбкою:

– Не тревожьтесь, дитя мое. Ваш супруг подчинен приличиям, а дай ему волю, он вручил бы только вам заветное яблоко с надписью – «Прекраснейшей».

– Вы так думаете? – благодарно улыбнулась Лючия.

– А вы – нет? – изумился граф, и Лючия прикусила язык: да разве может новобрачная высказывать сомнения в своем супруге, особенно если их женитьба была столь блистательно-романтической, как у Извольского с княжной Александрой? Вот именно – с Александрой! Не забывай, кто ты теперь!

Она очень просто вернула мысли графа в нужное направление, улыбнувшись ему одной из тех многообещающих улыбок, которые итальянки раздают без стеснения, считая их чем-то вроде корсета и тесной обуви, то есть обязательными для приличной женщины. Граф Лямин даже засмеялся от удовольствия:

– Ах, как изменил вас брак, милая моя Сашенька! Вы были прелестным, маленьким, нераспустившимся шиповничком – теперь вы обратились в дивную розу, спрыснутую утренней росою. Право, если бы я не знал вас с самого детства, то теперь поручился бы, что вижу совсем иное существо, волшебным образом принявшее знакомый мне облик.

Ого!.. Лючия едва не наступила на ногу своему кавалеру, а Шишмарев, совершавший свои па в двух шагах от пары танцующих, заметно насторожился. По счастью, опасная тема была для графа Лямина не более чем светской приличной воркотней, и он с легкостью сменил ее на другую.

– Кстати о награде Прекраснейшей, о соревнованиях красавиц, – опять засмеялся он, как бы вспомнив что-то весьма веселое. – Еще в молодые годы нашей государыни Елизаветы, когда на престоле была Анна Иоанновна, в Санкт-Петербург прибыло китайское посольство. И Анна Иоанновна, которая была некрасива, но весьма самоуверенна, спросила китайца, кою из присутствующих дам он считает наиболее красивой. Китаец изысканно ответствовал, что в звездную ночь трудно сказать, которая самая блестящая из звезд. Но императрица настаивала: верно, она желала услышать себе комплименты, до коих была весьма охоча и вечно на них напрашивалась. Тогда китаец поклонился Елизавете Петровне и признался, что среди множества дам-красавиц считает самой красивой ее и что если бы у нее не были такие большие глаза, то всякий при виде ее умер бы от восторга! Воображаю, что он сказал бы относительно величины ваших глаз! – трясясь от смеха, едва смог выговорить граф.

Лючия тоже рассмеялась и со смехом перешла в пару к Шишмареву, присела перед ним в реверансе, ну а Лямин принялся кружить поодаль в одиночестве.

– Cчастлив видеть вас такой веселой, – пробурчал Шишмарев, почти не разжимая губ, и выражение его глаз отчаянно противоречило этим словам: он был явно раздражен.

– Мне не с чего грустить! – жизнерадостно ответила Лючия, медленно кружась и плавно покачивая головой то вправо, то влево. – Мой брак оказался очень счастливым… за что я должна благодарить вас, сударь.

– Вы прекрасно вошли в роль, – усмехнулся Шишмарев с видимым презрением.

– В роль? – вскинула брови Лючия. – Ах, вы имеете в виду в роль замужней дамы? Но ведь каждую девушку так или иначе готовят к этой роли с самого детства. Мне кажется, все девочки, едва родившись, уже ощущают себя чьими-то невестами, значит, будущими женами. А потом…

Она отошла от Шишмарева, подняла руки над головой, прищелкнула пальцами. Этот жест был сейчас как нельзя кстати: он привлек к ней внимание Шишмарева, а Лючия считала, что уже пора открыть ему свой замысел.

– А потом, – повторила она, воротясь к кавалеру, – вы ведь знаете, что мы с князем Андреем были предназначены друг для друга с детства, наши родители как бы заглазно помолвили нас. Конечно, я знаю, женщины наполняли его жизнь и составляли предмет его хлопот; но надеюсь, женитьба его изменит… уже изменила! – И обернувшись, она послала князю Андрею одну из своих коротких улыбок – такую, что он не мог, даже против воли, не улыбнуться в ответ. И Шишмарев это видел, не мог не видеть.

Лючия порадовалась, что настало время вернуться к графу Лямину: небольшая передышка ей была ой как нужна!

Впрочем, проницательный хозяин бросил на нее такой испытующий взор, что Лючия испугалась: он заподозрил что-то неладное, увидев лицо Шишмарева. Надо не дать ему начать расспросы! И она перешла в нападение первой:

– Пожалуйста, граф, расскажите мне что-нибудь еще о государыне! Нынче у меня вышла стычка с моим парикмахером из-за образа моих локонов…

Граф понимающе хохотнул:

– Нет, в женское соперничество лучше не вдаваться. Что же до занимательных историй… то вот одна, которую я не осмелился бы рассказать милой девочке Сашеньке, однако охотно посмеюсь над сим вместе с молодой княгиней Извольской.

Несколько лет назад, для потехи Елизаветы Петровны, с Камчатки, за тринадцать тысяч верст, были выписаны шесть молодых камчадалок. Сопровождал их один человек – штабс-фурьер Шахтуров. Очевидно, ему было нелегко одному с шестью вздорными бабешками. Вез он их так долго, что все они не только забеременели от него, но даже успели родить еще в Сибири. Тогда иркутская провинц-канцелярия распорядилась командировать в помощь Шахтурову еще одного офицера…