Совок-5 - Вадим Агарев

очень неприятным. Однако, при всём при этом, доказать мою причастность к санации голубых петлиц никто не сможет. В этом я был уверен. Не привяжет меня к остывшим капитану со старлеем ни сам Дубровин, ни кто-либо другой. Но отчетливое понимание того, чьи уши торчат из тех кустов, в которых найдут холодных гэбэшников, у Кузьмича будет. Определённое и ясное. Как белый день в солнечную погоду.

— Я хочу, чтобы ты уяснил, что я всё равно докопаюсь и пойму, в чем подвох с пропажей этих оперов! Уж ты меня извини, но мне моя судьба не безразлична! Да и Пана через три месяца в Союз вернётся, — исподлобья взглянул на меня мой подельник по контрабанде, — Ты подумай, лейтенант, оно тебе надо, чтобы я лишние движения по этому поводу делал? Они, эти движения, незамеченными, сам понимаешь, не останутся! — генерал Кузьмич смотрел на меня умными глазами, очевидно пытаясь понять, доходят ли до моего сознания его аргументы.

Его аргументы до моего разума доходили. И доходили очень хорошо. Потому что надуманными они ни разу не были. Всё верно он говорит. Понятно, что старый чекист давным-давно утратил сентиментальность и летящие щепки от непрерывной рубки леса, то бишь совграждан, в том числе и комитетчиков, его не смущают. То, что старому чекисту похер судьба неизвестных ему Зубкова и Григорьева, я не нимало сомневался. Как не сомневался и в том, что, уже сейчас почуяв неладное, генерал обязательно размотает мои поездные криминальные кружева. Распутает он их не из любви к искусству или к своей казённой службе. А исходя из своих шкурных интересов. Исключительно из соображений своей личной безопасности и благополучия своего семейства. И да, он прав, ведь не сам же он будет ноги бить, выясняя все обстоятельства пропажи своих младших провинциальных коллег. Не генеральское это дело. А раз не сам, то и утечек информации при проведении разборок избежать никак не получится. Ни по горизонтали, ни по вертикали. Даже, если это будет делаться неофициально и на личных связях. Н-да...

— Ну? — с нотками просительной усталости склонил голову вбок Дубровин, — Есть у тебя, что мне сказать? Ты же вроде не дурак, значит, должен понимать, что теперь нам лучше друг друга беречь! Или дурак? И не понимаешь?

— Понимаю! — кивнул я головой, размышляя при этом о своём, о грустном.

О том, что самым лучшим выходом для этого прожженного гэбэшника, после того, как я поведаю ему о своих железнодорожных приключениях, будет моя внезапная смерть. Которая оборвёт все нити и связи от меня. И от всего моего криминального наследия. От меня к нему. Начиная от уже упомянутой контрабанды советского злата на еврейские берега и заканчивая двумя умышленными убийствами действующих офицеров государственной безопасности. Даже с учетом их преступного умысла относительно Лишневских, Клюйко и самого меня.

— Ну тогда не держи в себе! — еще ближе придвинувшись, ненавязчиво посоветовал генерал, — Расскажи, и тогда над проблемой будем думать вместе! Чувствую ведь, что проблема есть! Ты только не ври, лейтенант, чуйка меня никогда не подводит. И ты не сомневайся, это мне наперегонки с тобой бегать трудно, а вот думать пока еще получается неплохо! — заверил меня старший товарищ.

Что ж, надо было принимать решение. И делать это придется прямо сейчас. Варианта всего два. Либо уходить в глухую несознанку и, переночевав, валить завтра домой, либо колоться в двойном убийстве. Та часть сознания, которая досталась от юноши бледного и со взором горящим, колоться в двух мокрухах категорически не хотела. А вот опыт старого и, как седой волк матерого опера подсказывал, что прятать голову в песок посредством молчаливой эвакуации, есть выход не самый лучший. Что обойтись это может слишком дорого. По самой высокой цене мне это может обойтись.

— Ну что, Корнеев, может, потешишь старика какой-нибудь занимательной историей, а? — проведя ладонью по усталому лицу, не совсем уверенно проговорил Дубровин, — Ты и так уже сумел меня удивить своей авантюрой с очень дорогим Владимиром Ильичом, — невесело ухмыльнулся он, — Но вот отчего-то чувствую я своим седалищным нервом, что это еще не всё!

— Товарищ генерал, — я уже решил для себя, что иного выхода у меня нет и придется рискнуть, — Многие знания, это почти всегда многие печали. Для меня печали в данном конкретном случае! — быстро уточнил я, заметив, как обеспокоенно дернулся Кузьмич.

— Опасаюсь я, что расскажу вам что-нибудь этакое, а вы меня непременно упокоить захотите! — печально посмотрел я на собеседника, — А я молод еще, мне жить хочется! — я вопросительно взглянул на чекиста, отлично понимая, что никакие его гарантии и клятвы не будут стоить прошлогоднего снега. Если после моих откровений он решит, что мертвый я для него удобнее, чем живой.

— А ты не бзди, лейтенант! — изобразил на своем лице непонятную гримасу лубянский генерал, — Однова живём! — оскалился он, озорно подмигнув, — Уж, если на то пошло, так я еще вчера бы тебя истратил. Если бы посчитал нужным. Ты моему Валере никакой не противник. Но ты близкий Пане человек, так что живи! Но меня не подставляй! Понял?

И я понял. Понял, что придется колоться. Хоть и неофициально, но честно и со всеми подробностями.

— Тут такое дело, Григорий Кузмич... — замялся я, решая, в каких границах придется проявить искренность, — В общем, относительно ваших коллег из нашего областного управления я немного слукавил, — подняв глаза на генерала, я не заметил никакой реакции и продолжил.

— Короче, так вышло, что капитана Зубова и старшего лейтенанта Григорьева я пострелял. Наглушняк. — Дубровин по-прежнему молчал, но глаза его сузились. И я поспешил внести ясность в сказанное. — Они оперативным путём получили информацию о том, что у Лишневских при себе есть валюта. Много валюты. Ну и слюну на неё выделили. На свой страх и риск решили по пути в Москву нас покрошить, а доллары и дойчмарки забрать. Про золото они, кстати, не знали.

— Откуда такая уверенность, что не знали они про золото? — отмер гэбэшник, — И с чего ты решил, что они самовольно хотели вас распатронить?

— Да потому что, если бы им "гоп-стоп" руководство санкционировало, то было бы их никак не двое! И я бы сейчас с вами здесь не стоял! — повысил я голос, раздражаясь от того, что чекист Дубровин решил