Стендаль - Анатолий Виноградов

23 ноября Дарю от имени Наполеона поздравлял Бейля с успехом его снабженческих операций. Посмотрев на это выбритое, слегка посиневшее от мороза лицо, он добавил:

— Вы сегодня побрились. Вы совсем молодец. Поздравляю вас.

Французской армии в это время было уже не до бритья…

Наступило катастрофическое похолодание. Армия, застигнутая внезапным наступлением холодов и голодом, армия, отступающая по старой дороге, уже опустошенной войной, попала в ужасающие условия. Десять недель, проведенных Бейлем в этом страшном напряжении, на всю жизнь запечатлелись в его сознании, на всю жизнь в нем осталось восхищение героическим русским народом и презрение к царизму.

Перед Березиной он сжег все свои документы. Он сам не помнит, где он потерял сафьяновую тетрадь с записками по истории живописи в Италии. Он помнит только одно, что в Вильне он отдал широкоплечему контрабандисту, а может быть, слуге в гостинице свой военный сюртук, в пуговицах и в поясе которого были зашиты золотые луидоры. Оставшись без денег, он лишь впоследствии вспомнил об этом безрассудном поступке.

И наступили совершенно реальные события, скорее похожие на страшный сон больного: переправа Бейля через Березину по трескающемуся льду, под угрозой провала, мужественная поддержка, оказанная им полумертвому Бергонье, который в состоянии полной психостенической апатии не знал, что ему делать, и машинально исполнял распоряжения Бейля; наконец пребывание в Вильне в качестве «человека, освобожденного от военных поручений, ибо армия уже не существовала».

Гладко выбритый, но истощенный голодом, с невралгией головы, с обмороженными висками, со всеми признаками сужения пищевода от длительного недоедания, Бейль в кибитке направился по опустевшим деревням и обледенелым болотным камышам Мазурского края к Балтийскому морю. За ним гнались казачьи разъезды, утонувшие с размаху в полынье. Он видел семафоры Шаппа, работающие поспешно, и по цветным сигналам ночью читал донесения о гибели Большой армии, посылаемые гелиографом, находящимся явно уже во враждебных руках.

Едва не попав в руки партизан графа Платова, Бейль достиг, наконец, Кенигсберга. Теплая ванна, чистое белье и в тот же вечер опера Моцарта «Милосердный Тит», на другой день — посещение дома Иммануила Канта, — вот что пришло на смену впечатлениям от штабелей из обмороженных трупов, звенящих, как сосновые свежерубленые бревна, и тянувшихся на протяжении от Литовского замка до Ковенской заставы в Вильне.

И Бейлю показалось, что никогда не вернутся те ощущения молодости, которые ранее он всегда испытывал при соприкосновении с действительностью, какова бы она ни была.

Помещаем письмо, написанное Бейлем после отъезда из Москвы:

«Разбирай, если достанет у тебя терпения, прилагаемое маранье. У нас нет чернил. Я сфабриковал сейчас шестьдесят пять капель, и все они ушли на прилагаемое большое письмо г-же Беньо. Я буду стоять, как кажется, в двадцати или тридцати милях от Москвы. В эту минуту еще бьют русских[44].

В Москве за пять дней мы были изгнаны из пяти дворцов. Наконец, наскучив этим, на пятый день мы отправились стоять биваком в миле расстояния от города. На пути туда мы испытываем невыгодные стороны величия. Со своими семнадцатью экипажами мы въезжаем в улицу, еще не вполне объятую пламенем. Но огонь шел быстрее, чем шли наши лошади, и когда мы достигли средних улиц, пламя горящих по обе стороны домов испугало лошадей. Искры жгут их, дым удушает нас, и нам стоит большого усилия сделать обход и удалиться оттуда.

Не говорю об ужасах, еще более страшных. Особенную грусть навел на меня — было это, кажется, 20 сентября, во время возвращения в Москву, — вид этого прелестного города, одного из прекраснейших храмов неги, превращенного в черные и смрадные развалины, посреди которых бродило несколько несчастных собак и несколько женщин, искавших остатков какой-нибудь пищи.

Этот город не был знаком Европе; в нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже. Все приспособлено было здесь к величайшей неге. Отделка домов блистала белизной и самыми свежими красками. Самая лучшая английская мебель украшала комнаты: изящные зеркала, прелестные кровати, диваны разнообразнейших форм наполняли их. Не было комнаты, где нельзя было бы расположиться четырьмя или пятью различными способами, один удобнее и уютнее другого, и самое полное удобство соединялось здесь с блистательнейшим изяществом.

Это очень понятно. Здесь было много лиц, получавших от пятисот тысяч до полутора миллионов франков ежегодного дохода. В Вене такие лица держат себя с серьезной строгостью целую жизнь и мечтают получить крест св. Этьена. В Париже они ищут того, что на их языке называется приятным существованием, дающим много наслаждений и льстящим тщеславию. Сердца их делаются черствыми, и они начинают ненавидеть людей.

В Лондоне они хотят составлять часть элемента, правящего страной. Здесь, при неограниченном правлении, им остается только удовольствие неги…»

«Сестре Полине в Гренобле

Вильна, 7 декабря 1812 г.

Я здоров, дорогой друг. Я очень часто думал о тебе на протяжении долгого пути из Москвы сюда, который длился пятьдесят дней. Я все потерял и имею только платье, которое на мне. Еще лучше то, что я похудел. Я испытал много физических лишений и никакого нравственного удовольствия, но все забыто, и я готов начать все сызнова на службе Его Величества».

«Сестре Полине в Гренобле

Кенигсберг, 28 декабря 1812 г.

Кажется, в Молодечно, в тридцати милях от Вильны, на пути на Минск, чувствуя, что замерзаю и теряю силы, я принял решение обогнать армию. Вместе с Бюшем мы сделали в три часа четыре мили. Нам настолько посчастливилось, что мы нашли на почтовой станции тройку лошадей. В то время лошадь была спасением жизни. Мы помчались и прибыли в Вильну совершенно разбитыми. Оттуда мы выехали седьмого или восьмого и прибыли в Гумбинен, где силы наши несколько восстановились. Из Гумбинена я приехал сюда…

На этом пути погибли генералы, комиссары-распорядители.

Я спасся благодаря решимости не погибнуть и собственным усилиям. Много раз был я на грани полной потери сил и видел пред собою смерть».

ГЛАВА VIII

30 декабря 1812 года Бейль из Кенигсберга выезжает в Данциг.

Большая армия распалась. Отступающие во мраке и ужасе северных ночей наполеоновские полки формировались из офицеров. Эскадронными и ротными командирами были полковники, батальоны вели генералы, полками командовали маршалы — только для того, чтобы скинуть рядовых кавалеристов с их седел и посадить на коней офицеров — ветеранов наполеоновской гвардии, а спешенных и заслуженных простолюдинов революционной Франции отдать на съедение белорусским и литовским волкам. Обо всем этом прямо сообщает Европе последний императорский бюллетень: «Господь бог, царь и морозы выгнали французов из России».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});