Новый Мир ( № 8 2007) - Новый Мир Новый Мир

— Странно… — На лице старшины недоумение. — Откуда это вы, курсант Печерский, все знаете? Об этом же не говорили в программе “Время”…

Обязательный просмотр программы “Время” перед вечерней поверкой всем личным составом — главный источник сведений обо всем происходящем в мире. Всего прочего не существует.

— Мать писала, — прячется курсант Печерский за расхожую армейскую поговорку.

— Ох уж эта мать, курсант Печерский, я ведь давно за вами наблюдаю…

— Да я за вами, товарищ старший сержант, тоже.

Осенью “купцы” (офицеры, командированные на призывные пункты по всей стране) привозят очередных первачей. Тогда вчерашние “духи” становятся “черпаками”, “черпаки” — “дедами”, “деды” — “дембелями”. Иерархическая цепочка наглядна, всегда знаешь, что нужно делать, с кем дружить, чего бояться. С кем держаться одной стороны и против кого держать оборону. Эта прозрачность делает армейскую жизнь почти легкой, почти свободной, если, разумеется, тебе удалось занять в ней подобающее место.

Именно это делает сверхсрочника, страшно сказать, практически счастливым и беззаботным — вряд ли когда-нибудь в предыдущей или в последующей жизни человек окажется в ситуации полнейшей обеспеченности всем насущным (о хлебе и крыше над головой думать не надо) и очевидности поставленной цели. В армейских святцах так и записано: “Дембель неизбежен, как крах империализма”. Просто не следует торопиться, и все обязательно доживут до логического завершения “730 дней в сапогах”.

Я начинаю работать на полковой почте, раскладывать и выдавать письма, переводы, посылки. Хлебное место. Но, что еще важнее, жить продолжаю среди “своих”, в родной первой роте, а не в РМО, особенно славной неуставщиной и жестокостью к солдатам-первогодкам. Со мной работает “гражданская” Наташа, мать двоих детей. Однажды, уже много позже, увидел мужа, встретил их в поселке, худого и невыразительного, будто бы недорисованного дядьку. Наташа — мягкая и веселая, она материально ответственная (что взять с солдата, чья официальная зарплата 7 (прописью: семь рублей), кроме того, на ней висит раскладка почты офицерам, живущим за пределами полкового городка. Мы подружились.

Наташа почти еще молодая и напоминает мне одноклассницу Таню Вегелину, переехавшую в Белоруссию. Отличница Вегелина с толстой косой до пояса и ахматовским профилем мне сильно нравилась, кажется, я пытался за ней ухаживать. До сих пор помню ее аккуратный почерк — чистый курсив: каждую букву она писала отдельно от других, не связывая их в единое целое. Весь нерастраченный пыл общения со слабым полом отныне я направляю на коллегу. Именно от меня Наташа узнает такие термины, как “минет” и “куннилингус”.

Одно плохо — ее рабочий день начинается в 11.00 и заканчивается в 17.00: нужно перетоптаться где-то с утра и, после работы, перетерпеть несколько часов до вечера, когда заканчивается офицерский рабочий день и в полку остаются лишь дежурные. На глаза им лучше не попадаться. И чтобы лишний раз не напоминать о своем существовании (ведь полтора оставшихся года надо мной проклятьем будет висеть опасность перевода в РМО), и чтобы, в случае чего, “не припахали”.

Старлей Анохин, отобравший ключи от комнаты истории части, поступил подло, но вполне естественно. Доверить мне ключи от отделения Наташа не может, тут сплошь и рядом “материальные ценности”. Пару недель я слоняюсь по полку, отсиживаюсь после работы у Эммы Львовны и ухожу в химполе, пока на выручку не приходит Мишка Строев из третьей роты. Призвали его недавно, месяца еще не прошло, однако он уже писарем в штабе, при командире полка, в самом что ни на есть центре нашей маленькой вселенной.

Про Мишку хочется рассказать особо. Эффектный блондин с острым клювом, мастер по бальным танцам международного класса (можете представить его выправку), он плакал у меня на плече, когда умер его учитель. В поезде. По дороге к Мишке. Навестить хотел, но схватило сердце. После тюрьмы и лагерей учитель, насильно оторванный от педагогики, быстро сдал, вот и не выдержал дороги.

— А я уже мечтал, как подарю ему тебя, Лысого, всех вас.

Каждый день Мишка писал учителю письма, рассказывая обо всех обитателях нашего городка. Спирт мы нашли в оркестре, его выдавали музыкантам для протирки геликонов. Слабый, многократно разведенный, но нам, с непривычки, хватило.

Обычно мы встречаемся вечером, когда я возвращаюсь с химполя, а Строев заканчивает писарские обязанности в штабе. После ужина. Мишка приписан к третьей роте (третий этаж казармы), а тусуется в основном в первой, у нас. Здесь “замком” служит его дружок — Сашка по прозвищу Лысый. Из южного городка, с характерным выговором, плотно сбитый, Лыс все детство занимался бальными танцами. На том и сошлись.

Когда Терзи дембельнется, Лыс заматереет и сделает головокружительную карьеру, заняв место старшины. Теперь в его ведомстве находятся такие лакомые куски армейской недвижимости, как каптерка и сушилка. В них можно прятаться и отсыпаться.

Но пока Лыс все еще курсант, выживает как может, совершенствует строевую и тактическую подготовку и ходит в караул, мы пьем с Мишкой горькую в одиночестве. Отчего-то он не выносит горя на всеобщее обозрение. Странно и против правил, но принимается; возможно, у них в Калининграде так принято.

Разумеется, надрались как зюзи. Разумеется, спорили на отвлеченные темы, подобно “русским мальчикам” Достоевского — в этом как раз поддержав неизбывную армейскую традицию споров ни о чем.

— Вот когда я умру, ты увидишь… — говорю я.

— Нет, — говорит Мишка, — это я умру вперед тебя.

— Нет, это я умру вперед тебя.

— Нет, я.

— Нет, я. Я умру вперед тебя, так как я старше.

— Ну, ненамного… — находится Строев.

Сержанты смотрят на Строева настороженно, он им непонятен. Однако же уважают, прислушиваются. Вечеруем в бытовке. Солдаты и офицеры спят, можно расслабиться, пообщаться.

Энергично жестикулируя, Мишка объясняет, что на соревнованиях профессионального уровня судьи смотрят, чтобы движение пар в вальсе шло по одной линии — как бы танцоры ни двигались, их головы всегда должны находиться на одинаковом расстоянии от пола.

Сержантская общественность скептически ухмыляется. Раззадоренный Строев выпархивает из тесноты бытовки на простор целины и здесь, между кроватей со спящими курсантами, начинает кружить в танце.

— Вот видите, видите…

Солдат на тумбочке наблюдает за Строевым как за привидением. Зрелище и в самом деле странное. Дежурный по роте, младший сержант Киприянов (после препирательств с офицером его понизили на одну лычку), ухмыляется.

— А я вальс всю жизнь мечтал научиться…

Я знаю, что с Кристиной Вика дружил еще со школы. На выпускном балу она мечтала показать всем класс, но Киприянов не оправдал ожиданий — топтался слоном, отдавил ноги, выглядел неуклюже. Первая размолвка не стала роковой, но дала трещину: Кристина начала засматриваться на других, “кто поизящней”. Вспоминая об этом, Вика сжимает пудовые кулаки-гири.

— Ну, это же просто, совсем просто, вот смотрите…

И Строев, встав посредине целины, начинает показывать разные па.

— Я кого угодно научить могу.

Это правда: перед самым призывом Мишка подрабатывал в школе бальных танцев, учил новичков. И он хватает Киприянова за руку. Против всех должностных инструкций, Киприянов снимает штык-нож дежурного по роте, отдает его солдату на тумбочке, сосредотачивается, собирается, весь подтягивается и…

Вдвоем они начинают скользить по цементному полу. Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев молчаливо взирает на бальные танцы со стены. Строев успевает радоваться.

— Видите, видите, вот так, раз-два-три, раз-два-три… Эх, жаль, музыки нет.

— Сейчас будет, найдем, — вполне серьезно, сосредоточенно даже, говорит старший сержант Бороздин, дембель которого очередной раз отодвинулся на неопределенное время.

— Не надо, не надо, — бросается разубеждать его Строев, — пусть солдаты немного поспят…

— Ну тогда без музыки давай, я тоже научиться хочу, — говорит угрюмый Бороздин.

К учителю бальных танцев выстраивается сержантская очередь.

Первая рота ест на втором этаже. Собираемся возле казармы и маршируем через плац с песней. В столовую солдаты заходят по одному, чинно и благородно, но уже на лестнице разгоняются: важно занять лучшие места. Тут-то их и поджидает замполит Журавлев, переживающий за морально-нравственное состояние вверенного ему личного состава.