Мерфи - Сэмюел Беккет

– Может быть, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что подобное устройство должно иметь баллончик с газом для того, чтобы функционировать так, как положено.

И Тыкалпенни с мрачным видом отправился искать баллончик с газом.

Еще один час ушел на поиски, которые, однако, в конце концов увенчались успехом.

Теперь имелся и обогреватель и небольшой баллон с газом. Оставалось лишь свести эти два предмета воедино. Задача сведения воедино была Тыкалпенни знакома со времен его поэтических дней, когда он сводил с таким трудом концы своих пентаметров. Такая работа даже приводила его в восхищение. И он решил сложную задачу менее чем за два часа с помощью двух шлангов для насильственного введения жидкой пищи сопротивляющимся больным, приспособив их для подачи газа. Эти резиновые трубки соединялись вместе цезурой трубки стеклянной. Однако, несмотря на то что газ вроде бы поступал куда следует, он не хотел возгораться и соответственно обогреватель не хотел работать.

– Вот вы все говорите, что газ идет, а я никакого запаха газа не ощущаю, – удивился Мерфи.

Вот тут Мерфи явно уступал преимущество Тыкалпенни, ибо тот явственно ощущал запах газа, хотя и не очень сильный. Тыкалпенни принялся объяснять принципы подачи газа, устройства баллона, регулирования подачи газа. Возможно, все дело как раз в этом, высказал он предположение, в подаче газа из баллончика, может быть, кран неисправен. Тыкалпенни развивал некоторое время тему дефектности крана и поисков возможности все же наладить подачу газа, но так или иначе, сколько ни щелкали искропроизводилкой, сколько ни сыпали искр, газ в нужном месте не зажигался.

– Насколько я понимаю, к этому соплу не подходит газ, – высказал еще одно техническое предположение Мерфи. – Очевидно, где-то нарушена стыковка. Либо краник на баллоне не открыт.

– Я все проверил, все соединения. И кран я, конечно, открыл. Но сейчас опять все проверю. Что мне стоит.

Ложь. Тыкалпенни совсем изнемог, и заниматься проверкой всех стыков и соединений стоило ему больших усилий.

Тыкалпенни снова стал копаться в трубках, соединять их заново, крутить вентиль. Послышалось тихое шипение, и запах газа сделался еще более явственным. Мерфи, отвернув голову, защелкал искропроизводилкой. Со вздохом и хлопком газ загорелся, зашумел обогреватель.

– Странно, – удивился Тыкалпенни. – Я был уверен, что и раньше открыл кран до отказу. Что, горит?

– Горит, – сухо ответил Мерфи. – Я так и думал, что просто вентиль не был достаточно откручен.

– Не понимаю, как так могло получиться, – продолжал удивляться Тыкалпенни.

Как могло случиться, что вентиль, который он вроде бы откручивал, закрутился сам по себе.

– Клянусь, я эту, такую-сякую, штуку открывал!

– Возможно. Но тогда возможно и то, что залетела сюда маленькая птичка, села на краник и клювиком его снова закрутила, – съехидничал Мерфи.

– А как сюда могла влететь птичка, если окно закрыто?

Сообразительный парень этот Тыкалпенни.

– Ну, возможно, птичка, влетев, закрыла за собой окошко, – совершенно серьезным тоном сказал Мерфи.

Обогреватель урчал и давал тепло.

– Ну, огромное вам спасибо, – поблагодарил Мерфи обогревателеустановителя и кранооткрывателя.

– Нет, честно, никак не пойму, как такое могло получиться…

Тыкалпенни выглядел очень растерянным. А Мерфи теперь страстно хотелось, чтобы Тыкалпенни поскорее ушел.

И Тыкалпенни, выпровоженный Мерфи, покорно ушел, шаркая ногами и бормоча себе под нос: «Как такое могло получиться?…»

Мерфи пододвинул обогреватель как можно ближе к кровати, завалился в провисшую центральную часть матраса и попытался улететь куда-нибудь в мечтах-видениях, выйти за пределы разума. Но тело его слишком живо было насыщено усталостью и не позволило Мерфи улететь, и Мерфи отдался сну, Сну – сыну Эреба и Ночи, Сну – единоутробному брату Фурий.[164]

Когда Мерфи проснулся, в комнате стояла тяжкая духота. Мерфи встал и открыл стеклянный люк в потолке-стене. Ему хотелось посмотреть, какие звезды и созвездия можно было увидеть в проеме открытого люка, но никаких звезд вообще он не увидел и тут же закрыл люк. Мерфи зажег свечу от огонька газового сопла обогревателя. Свеча была очень высокая и толстая, и для переносчика огонька от сопла к фитилю понадобился кусочек бумажки. Затем Мерфи спустился по приставной лестнице этажом ниже, в туалет… А интересно, какова этимология слова «газ»?… Прежде чем вскарабкаться по лестнице назад, он проверил, как она закреплена. Оказалось, всего несколькими винтами… Так, эти винты, наверное, легко вывинтить, и тогда он сможет втягивать лестницу за собой и никто уже к нему не попадет без его на то соизволения. Замечательно. Тыкалпенни не составит труда все это отвинтить… Мерфи разделся до исподнего, переместил свечу так, чтобы она располагалась еще ближе к изголовью кровати, закрепил ее в лужице, выплавленной из ее же основания. Улегся и снова попытался улететь от своего разума. И опять тело отказалось отпустить его – оно слишком навязчиво заявляло о своей усталости… Да, так какова, интересно, этимология слова «газ»? Может быть, слово «газ» родственно слову «хаос»? Нет, вряд ли… хаос – это просто пустота, зияние… а слово «кретин» не родственно ли слову «христианство» или слову «крестьянин»?… Нет, хаос больше подходит, пускай будет хаос, может быть, это и не так, но звучит приятно… итак, отныне газ – это хаос, а хаос – это газ… он может согреть, он может заставить зевать, смеяться, плакать, он может помочь жить дольше или умереть пораньше, он может прекратить страдания… чего только этот газ не может… газ… а мог бы он превратить невротика в психа? Нет, вряд ли… есть вещи, которые под силу лишь Богу… да будет небо посреди вод, да отделятся воды от вод… Закон про Надлежащее Использование Хаоса и Воды… Компания «Хаос, Свет и Ситро» с ограниченной ответственностью… Рай и Ад… Ада и Рая… Роза… Лилия… Дилия… Силия…

А утром от несвязных мыслей и снов ничего не осталось, кроме после-чувствования[165] какой-то катастрофы, а от свечи осталась лишь лужа витиеватой формы.

Ничего не осталось… осталось лишь то, что он хотел видеть. Любой дурак может, в прямом или переносном смысле, закрыть глаза и ничего не видеть или не желать видеть, но кто знает, что видит страус в песке, когда засовывает туда голову?

Мерфи никогда бы не признался в том, что и он нуждался в братьях по духу. А ему так необходимо было бы чувствовать себя частью некоего духовного братства. Представ перед выбором между жизнью, от которой он отвернулся, и жизнью, которую он доселе не знал, в которой присутствовала борьба между различными подходами к психическим расстройствам и которая, как он подсознательно считал и надеялся, подходила ему больше всего, он, конечно же, отдавал предпочтение последней. Все толкало его к этому выбору: его первые впечатления (а для него впечатления всегда значили больше всего), его надежды на лучшее, чувство сродненности… ну, и многое другое. Ничего не оставалось делать, кроме как закрепить первые впечатления, уйти от всего, что могло бы поколебать их, сознательно исказить истину так, чтобы она не мешала произведенному выбору. Сделать это было весьма сложно, но делать это было так приятно!

Для успеха требовалось, чтобы каждый час, проведенный в палатах, усиливал его неприятие обычного, книжно-школярского отношения к расстройствам психики, его неприязнь к самодовольным научным концепциям, которые определяли душевное здоровье в зависимости от степени и качества контакта личности с окружающей реальностью. И с каждым часом, проведенным в палатах, происходило именно то, к чему он стремился.

А вот сущность окружающей реальности оставалась неясной. Люди науки, все эти мужчины и женщины зрелого и перезрелого возраста и молодые люди возраста еще совсем незрелого, но объединенные общим почтительным отношением к тому, что называется «научным взглядом на мир», преклонялись перед «фактами», понимаемыми, правда, всеми по-разному; подобным же образом представители других групп «просвещенных» преклонялись перед своими «фактами», для которых у них имелись иные названия: Бог или боги, дух или духи… Определение того, что такое есть «окружающая реальность» или просто «реальность» безо всякого даваемого ей определения, менялось в зависимости от разумения и склада ума того, кто такое определение давал. Но, по всей видимости, все соглашались с тем, что чести иметь истинный контакт с этой «реальностью», даже неловкого тыканья мордочкой в нее человека непросвещенного, удостаивались лишь немногие.

На этом основании больные считались «отрезанными» от реальности, от самых наипростейших радостей бытия, доступных самому обыкновенному человеку, если и не полностью, как в особо тяжелых случаях, то, по крайней мере, в некоторых наиболее важных и основополагающих проявлениях этой реальности. Отсюда лечение нацеливалось на то, чтобы перебросить мост над пропастью между мирком страдальца и славным миром «окружающей реальности», перенести его с навозной кучи замкнутого никчемного мирка в сияющее великолепие и разнообразие «большого мира», в котором этот страдалец снова получил бы бесценную возможность удивляться чудесам этого мира, любить, ненавидеть, страстно желать кого-то или чего-то, восхищаться и печалиться, кричать от восторга и выть от скорби (хотя и в предписанных пределах) и находить утешение в обществе подобных себе и оказавшихся в таком же положении.