Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

яростно оспаривала материнскую авторитарность: «Даже если ты мне запретишь, дождусь двадцати одного года и смогу делать всё, что захочу».

Дино Аликандиа участвовал во всех спортивных состязаниях и, что куда сильнее беспокоило его будущую тёщу, не упускал возможности показаться в трико, а то и вовсе с голым торсом, демонстрируя мышцы, которым позавидовал бы любой римский гладиатор. «Будто каменщик или какой другой работяга! Ужасная пошлость», – вспоминала донна Ада, чьё возмущение ничуть не улеглось после стольких лет.

Главная опасность заключалась в том, что Санча могла тайком продолжить эти отношения и, дав волю своей нетерпеливой натуре, забеременеть, втянув в разгоревшийся скандал младших сестёр, которым потом непросто было бы найти удачную партию. Поэтому донне Аде пришлось сделать хорошую мину при плохой игре и каждое воскресенье приглашать того, кого она в душе звала «варваром», обедать на «Виллу Гранде» в качестве официального жениха.

Армеллина частенько вспоминала тот летний день 1930 года, когда они с Танкреди приехали в Донору. После обеда всё семейство, как обычно, переместилось в сад, чтобы выпить кофе в увитой зеленью беседке, округлую крышу которой поддерживали горизонтальные стальные балки, что вдохновило жениха Санчи на гимнастические упражнения. Не в силах поверить происходящему и содрогаясь от брезгливости, будущая тёща увидела, как он снял пиджак и рубашку, вскинул вверх руки, продемонстрировав волосатые подмышки, высоко подпрыгнул и повис под куполом беседки, нимало не заботясь о том, что изрядно помял куст жимолости, обвившийся вокруг решётки.

Раскачавшись, он задрал ноги, согнув их под прямым углом, перехватился, развернулся на полный оборот и, быстро перебирая руками, перебрался (совсем как обезьяна!) на другой конец беседки, чуть не задев мысками туфель кофейник, который Армеллина только что поставила на вышитую скатерть из розового батиста. Санча и Инес восторженно захлопали в ладоши, Консуэло обеспокоенно взглянула на мать, так поджавшую губы, что те превратились в тонкую ниточку, а Танкреди смущённо уставился на серебряную миску в центре стола, в округлых боках которой, пересечённых гнутыми рёбрами, отражался искажённый контур его лица.

Наконец Дино Аликандиа соскочил со своего турника, приземлился, с грохотом опрокинув стул, и бесцеремонно схватил будущего шурина за лацкан льняного пиджака. Танкреди инстинктивно отступил на шаг, но тот держал его крепко.

– Ну-ка, скидывай эти тряпки, чемпион, давай посмотрим, на что ты способен! Я тебя вызываю! В ком есть хоть немного любви, не сможет отказаться, а? – и он начал расстёгивать воротник рубашки. – Давай! Что, стыдно? Недотрогу разыгрываешь, доктор? Дай нам поглядеть на твои бицепсы! –недолго думая, Дино ощупал их сквозь ткань, удивившись объёму и твёрдости: откуда ему было знать, что пару лет назад в Неаполе Танкреди начал брать уроки бокса.

Неожиданный удар пришёлся ему в правую челюсть и заставил потерять равновесие. Санча завизжала, а незадачливый жених рухнул навзничь – к счастью, прямо в колючий тисовый куст, чьи упругие ветви не дали парню упасть на землю.

– Хватит! Вам обоим должно быть стыдно, – ледяным тоном бросила донна Ада. Танкреди равнодушно отвернулся и налил себе кофе в чашку лиможского фарфора.

Рассказ Армеллины заканчивался красочным описанием того, как Дино Аликандиа, выбравшись из куста и прижав правую руку к уже начавшей опухать щеке, а левой крепко обняв Санчу, удивлённо, даже почти восхищённо произнёс:

– Черт возьми! Кто бы мог подумать, что у малыша доктора такой мощный джеб?

Армеллина вздохнула с облегчением. Но позже, выкладывая на кровать своего «мальчика» свежую ночную рубашку, самым серьёзным тоном заявила:

– В этот раз все кончилось хорошо. Но теперь нам действительно пора уезжать. И из Доноры, и из Италии.

11

Случай представился несколько месяцев спустя. После того, как в 1929 году от учителей начальной школы потребовали присягнуть на верность не только королю, но и режиму, если они не хотят лишиться работы, профессор Венециани понял, что скоро наступит и очередь всех прочих преподавателей, в том числе университетских. Он не желал становиться героем, а тем более мучеником. Его слава давно вышла за границы Италии. Во время конференции в Цюрихе профессор познакомился с директором клиники, предложившим ему работу, а теперь возобновил контакты, заодно поинтересовавшись, не найдётся ли места и для его лучшего ученика. Место нашлось. Они успели как раз вовремя: 28 августа 1931 года, когда положение о присяге распространилось на университетских профессоров, Венециани с семьёй и Танкреди Бертран с экономкой Армеллиной сошли с поезда на перрон цюрихского вокзала.

Танкреди и Армеллина не возвращались в Италию до 1946 года. А предусмотрительный профессор Венециани и вовсе перебрался в Соединённые Штаты за пару лет до того, как король Виктор Эммануил III под давлением Муссолини подписал «Закон о защите расы», вызвав тем самым исход итальянских евреев в великодушную и гостеприимную Швейцарию и затруднив жизнь эмигрантам предыдущей волны.

Все шестнадцать лет отсутствия пасынка донна Ада засучив рукава трудилась на благо семьи Бертран-Феррелл. Ей помогал Диего, который, приняв на себя заботы о доставшейся от отца лесопромышленной компании, старался не сотрудничать с режимом, но и в конфликт с фашистскими властями не вступал. Он пользовался всеобщим уважением, хотя больше не за свои личные заслуги, а из-за унаследованных богатств и голубой крови Ферреллов. Немало способствовал процветанию компании и управляющий Гаэтано Арреста, в прошлом воспитанник донны Ады, при поддержке которой ему, несмотря на скромное происхождение, удалось