Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб - Вера Камша

Мориска и раньше порывалась перейти в кентер, но занятый своими мыслями Дик ее сдерживал, зато теперь… Вороная молния ринулась вперед, из-под копыт брызнули мелкие камешки, в лицо ударил задорный ветер, а придорожные заросли слились в зеленую стену. Юноша не оглядывался – знал, что Блор постарается не отстать, но куда его гнедому против Соны! Равных черной красавице немного, а сейчас кобыла не просто слушается, она сама хочет скакать, лететь, обгоняя ветер…

Как всегда на галопе, время исчезло, всадник и лошадь слились в единое существо, исполненное силы и ликования. Мориска мчалась все быстрее – поворот, блеснувший справа то ли пруд, то ли озеро, какие-то развалины, снова пруд, перекрестье дорог с нелепым обломанным столбом, несколько всадников. Свои… Разъезд Блора, ничего, посторонятся! Сона ушла вбок, обходя вертящих головами солдат, и тут радость стала гаснуть, словно костер под проливным дождем. Кобыла еще летела средь подступивших к тракту зарослей, но ветер стал злым и холодным, а грохот копыт отдавался в голове лаем. Ричард набрал повод, унимая бег. Хватит, они и так слишком вырвались вперед. Мориска обернулась и коротко, просительно заржала. Юноша потрепал кобылу по даже не взмокшей шее и огляделся.

Место, в котором они оказались, можно было бы назвать красивым, если б не пропитавшая его угроза. То, что совсем недавно казалось полным симпатии взглядом, обернулось злобным подглядыванием… Нет, не обернулось – это был совсем другой взгляд, ликующий и хитрый, словно у заприметившей добычу кошки.

На всякий случай Ричард проверил ольстры. Дорога была пуста, а придорожные заросли вряд ли могли скрыть кого-то крупнее гончей: шиповник вырос слишком колючим и слишком густым. И все же злобный взгляд ощущался все явственней. Кто-то караулил именно Ричарда, караулил долго, упорно и вот наконец дождался. Непонятный враг не спешил, ему хватало того, что он увидел, пока хватало.

Юноша вынудил Сону попятиться, чужой взгляд потянулся следом. Ричард выслал кобылу, преодолевая искушение броситься под охрану своих стрелков. В убегающего легче попасть, к тому же эта тварь будет думать, что напугала Окделла. Рука небрежно поправила плащ, на самом деле расстегивая ольстру. Еще чуть вправо… И еще. Стрелять по взгляду трудней, чем гасить пулей свечи. Смог бы Ворон попасть в того, кто не выдает себя ни шорохом, ни звуком, одной лишь ненавистью?

Дикон стремительно выхватил пистолет и спустил курок. Дрогнули ветки, посыпались розовые лепестки. Ненависть осталась, но Ричард уступать не собирался. Отбросив разряженный пистолет, юноша выслал мориску в длинный прыжок. Он знал, теперь он знал точно, где засел шпион, потому что убийца уже ударил бы… Ничего, сейчас поговорим! Сейчас!

Сквозь зелень проглянуло нечто серо-розовое. Оно не двигалось. Оно было холодным, злым и вечным. Оно было камнем.

2

Кончался второй день пути, а Руппи так до конца и не верил в то, что натворил, и при этом не сомневался ни в том, что иначе нельзя, ни в том, что он – подлец и прощения ему не будет. Штахау со своими лесами и смеющимися потоками осталась позади еще утром, вокруг тянулась ровная ухоженная Менкелинне, а лейтенанту казалось, что он скачет с кручи на кручу, да к тому же сквозь грибной дождь. Пыль на дороге и развешанные на плодовых деревьях игрушки, чьим делом было подманивать тучи, утверждали обратное. Руппи своим глазам верил, и все равно ему мерещились пронизанные солнцем капли. Золото играло со свинцом, а радость – с чувством вины. Он бросил Мартина и Генриха на дороге. Он оставил сходящую с ума от тревоги мать. Он был негодяем, но мертвые мертвы, а мама… Она никогда не простит, как не простила отцу той давней ночной задержки, но не бросать же Олафа без помощи! Бабушка, та поймет, если только свалившийся на голову внук не помешает ее собственным замыслам. Раньше Руперт мало думал об интригах Штарквиндов и Фельсенбургов, но сейчас все решает столичный шепоток, а не пушки и ветер.

Висящая на сливе куколка с прической из куриных перьев взмыла вверх и шлепнулась на землю, под копыта Краба, тот игриво заржал. У Мартина мерин помалкивал, зато теперь…

– Теперь мы танцуем… Теперь весело… Всем весело…

Можно сказать, что это танец. Можно сказать, что это грех и блуд. Многое можно сказать…

– Вперед, – велел лейтенант коню, который и в самом деле был на диво хорош, несмотря на плебейскую внешность и привычку бочить, точно разъяренный кот. И где его такого дядя добыл? До поступления на флот Руппи знал всех лошадей на конюшне…

– Опять помнишь. Забудь… Память – это пыль… Память – это конец… Ваша старость растет из памяти. Зачем тебе старость? Зачем помнить, радуйся! День растет… Будет радость, много…

Синие искры, голубые глаза, крылья, смех, радуга под ногами, поцелуи, объятья, синие сумерки – ни тьма, ни свет… Он не заметил, как пронеслась ночь, он смеялся и бежал по горному лугу рука об руку с крылатой, вскакивал на камень посреди бурлящего потока и не падал, ловил звезды, а они звенели… Неужели это было?! После Мартина, после всех смертей…

– Это будет… Будет… Ты глупый… Отпусти себя на волю. Память – цепь. Память – камень. Память – холод… Не помни…

– Я буду помнить, – говорит как клянется лейтенант, – я должен помнить. Я должен ехать в Эйнрехт.

Она молчит. Растрепанная куколка катится по дороге в локте от лошадиных копыт. Подпрыгивает, летит по воздуху, снова катится, убегая, маня, дразня тем неизъяснимо прекрасным, что случилось ночью, что заставило забыть о беде на дороге, но забывать нельзя… Пока нельзя, как бы ни манила роща, к которой нахально свернул Краб.

– Мы едем дальше.

Мерин упирается и ржет. Окажись здесь шпион, он бы с чувством выполненного долга вернулся в Эйнрехт, ведь Фельсенбург никогда не сядет на «разговорчивого» зверя. Шпиона нет, нет вообще никого, и в роще тоже… Никого чужого. Там тень, там вода и синие колокольчики. Они качаются, они смеются и звенят, а ветви – вот они, уже над головой, сплетаются, укрывают от чужих глаз. Белые камни, синие цветы, зеленая трава, звенящий ручей – это весна и молодость, это радость… Острые зеленые листья шпагами торчат над скачущей водой, а вот и стрекозы… Они все увидят, и пусть – им можно, и им, и птицам, и цветам… Они мудры, они живут весной, дождями, поцелуями ветра и солнца, они не думают ни о чем, они любят…

– Иди! – говорит Руппи Крабу. – Пей.

Колокольчики качаются и качаются… Какие же они синие, словно кто-то бросил под деревья небо. Руперт стоит среди колокольчиков, рядом лежат снятое седло и вьюки. Он расседлал коня? Когда?!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});