Адъютант Бонапарта - Мариан Брандыс

Известие о восстании застало Бонапарта врасплох на одном из нильских островов под Каиром, где .он обсуждал с генералами последние детали подготавливаемого похода в Сирию. На обратном пути в свою штаб-квартиру на площади Эзбекия он самолично убедился в положении в городе. Площади и улицы заливала воинственная вопящая толпа. В одной из уличек, прилегающих к площади Эсбекия, военачальника франков и его эскорт забросали камнями. В штаб-квартире он застал тревожные донесения. Глава Египетского института Монж, осажденный в здании института, в квартале Насрие, писал: "Мы в опасности. Пришлите как можно скорее помощь. Они подходят с двух сторон, отрезают нас, а нас всего лишь двадцать пять человек..." Из других районов доносили, что главный центр восстания возле мечети Ал-Азхар и что повстанцы убили французского коменданта города генерала Дюпюи.

Положение Бонапарта было исключительно тяжелым.

В ближайшие дни он должен был выступить в давно подготавливаемый поход в Сирию. Из Александрии сообщали о появлении в прибрежных водах военных кораблей вновь созданной турецко-англо-российской коалиции. Бонапарт сознавал, что слишком поспешная и жестокая расправа в Каире может вызвать восстание по всей стране. Поэтому он до вечера безрезультатно пытался договориться с повстанцами. И только около полуночи поручил генералу Доммартену занять артиллерией и двумя батальонами пехоты возвышенность на северо-востоке от города и взять оттуда под обстрел мечеть Аль-Азхар и прилежащие улицы. Но обстрел должен был начаться по его особому приказу, который в нужное время он пришлет с адъютантом.

Как провел первый день восстания Сулковский, можно только догадываться. Штабная корреспонденция за этот жаркий день дает возможность строить самые различные предположения. Может быть, именно Сулковский вырвался нз осажденного института, чтобы передать в штаб-квартиру письмо Монжа с мольбой о спасении?

Может быть, это он во главе кавалерийского отряда гонялся утром за Бонапартом, чтобы обеспечить ему надежный эскорт на обратном пути в город? Наверняка же мы знаем одно: в ночь с 21 на 22 октября он был в штабквартире с командующим и там получил роковой приказ, послуживший причиной его смерти.

Обстоятельства, предшествующие непосредственно смерти Сулковского, описал спустя тридцать четыре года его первый французский биограф Ортанс Сент-Альбен.

Описание это заслуживает того, чтобы привести его полностью. Сент-Альбен пишет:

"Вандемьера 30 дня VII года в Каире начались беспорядки, во время которых погиб генерал Дюпюи. Назавтра главнокомандующий, узнав, что арабы приближаются к Каиру для соединения с повстанцами, решил разгадать их маневр. Сулковский взял на себя провести эту разведку. Рассказывали, что Бонапарт дал ему приказ царственным взмахом руки, восточным жестом, в чем многие присутствующие усмотрели, что в действительности он посылал несчастного адъютанта на смерть. Повязки с его ран еще не были сняты. Достопочтенный драгоман Вентуре, его друг и товарищ, хотел его удержать. "Ты же еще не поправился!" - говорил он ему со слезами на глазах. "Неприятель не станет ждать, надо выступить против него", - ответил Сулковский с тем лихорадочным оживлением, которое появляется при виде поля сражения. Выехал он во главе пятнадцати конных разведчиков. На обратном пути на них напало все население предместья; его конь оступился и упал, Сулковский, окруженный со всех сторон, был разорван на мелкие клочки. От тела его нашли на месте стычки только жалкие останки, которые преданный слуга опознал по клочкам усов. Этот преданный слуга рассказал позднее, что, когда конь Сулковского упал, он, находясь уже в руках своих убийц и не видя ниоткуда спасения, воскликнул, воздев глаза к небу: "Мой бедный Вентуре!.."

После этого описания трагических событий 22 октября Сент-Альбен дает понять, что главной причиной того, что Сулковский был отправлен на смерть, явились его несокрушимые республиканские убеждения. "...В глазах Бонапарта истинный друг свободы был истинным недругом его личности". Все сожаления, которые Наполеон потом -выразил по поводу смерти адъютанта, французский биограф "подводит" под выразительную цитату из Корнеля:

"Ах, как приятно сожалеть о судьбе врага, когда его уже не надо бояться!"

Версия Сент-Альбена была полностью принята польскими литераторами, пишущими о Сулковском. Она повторяется во всех литературных произведениях, начиная с трагедии Жеромского и кончая послевоенными повестями для молодежи. Лишь некоторые детали подвергаются иногда незначительной ретуши. Человек, расшифровавший восточный жест полководца, называется по имени им является переводчик Вентуре. Преданный слуга превращается в солдата из крестьян, соратника Сулковского по польской кампании 1792 года. (Здесь следует заметить, что в списке офицеров главного штаба экспедиции, составленном при посадке на корабли в Тулоне, Сулковский выделяется как один из немногих штабистов, не взявших с собой слуг.) В некоторых литературных произведениях замутняется и главная причина неприязни полководца к адъютанту. Бонапарт там посылает Сулковского на смерть не как политического противника, а как потенциального личного соперника.

А как отнеслась к версии французского биографа польская историческая наука? Один из выдающихся историков наполеоновской эпохи, Шимон Ашкенази, нападает на Сент-Альбена с просто поражающей резкостью.

В приложениях к своему труду "Наполеон и Польша" он утверждает следующее: "Сказка о намеренной отправке его (Сулковского) на смерть Бонапартом - неуклюжая выдумка Сент-Альбена с Малишевским". Кратко, но для ученого слишком категорично. Следует, однако, помнить, что Шимон Ашкенази, наш великий неоромантический историк, относился к Наполеону так, как относится автор романа к своему любимому литературному герою. Противников гениального корсиканца он воспринимал как личных врагов. Люди, выступающие против Бонапарта, в его трудах, как правило, определяются как личности "скользкие", "двуличные" или, в лучшем случае, "сомнительные"; это особенно видно в отношении к французским и польским якобинцам. Единственным, пожалуй, противником Бонапарта, одаренным симпатией Ашкенази, был именно легендарный Сулковский. Так что нет ничего удивительного, что он старался примирить его после смерти с Бонапартом.

Но штабные документы и свидетельства современников, связанные с 22 октября, отнюдь не дают оснований столь категорически отвергать версию Сент-Альбена.

Прежде всего неизвестно, на чем ученый основывает свое утверждение, что это был "вымысел Сент-Альбена с Малишевским". Сент-Альбен написал биографию Сулковского через несколько лет после смерти Малишевского, а немногие его упоминания об этом "соавторе" говорят о том, что он относился к нему сугубо отрицательно.

Во-вторых, основные утверждения Сент-Альбена совпадают с фактическим положением вещей, воспроизведенным на основе документов. Серьезное недоверие вызывает только этот "восточный жест" Бонапарта. Но и это с грехом пополам можно объяснить. Бонапарт - как и все диктаторы или кандидаты в диктаторы - имел явную склонность к театральным эффектам. В Египте, чтобы расположить к себе местное население, он охотно демонстрировал, что он уже "обасурманился": заявлял, что исповедует учение пророка, а во время торжественного Праздника Нила - к огорчению некоторых подчиненных - даже появился в египетском костюме. Так что он мог позволить себе некоторые восточные жесты, и одним из них мог проститься с Сулковским. А если так было (трудно поверить, чтобы столь эффектную деталь биограф мог просто выдумать), то после смерти всеми любимого адъютанта этот "восточный жест" полководца сразу же вспомнили и соответствующим образом истолковали. Друзья Сулковского, знающие о его столкновениях с Бонапартом, имели право подозревать последнего в самых злостных намерениях по отношению к адъютанту; тем более что некоторые обстоятельства, предшествующие смерти Сулковского, работают в пользу этих подозрений.

Еще и сегодня, когда просматриваешь исторические материалы, касающиеся этого события, не можешь понять, почему столь опасную и ответственную рекогносцировку поручили офицеру, освобожденному от линейной службы по состоянию здоровья и откомандированному для несения цивильных обязанностей, человеку с еще незажившими ранами, ограниченному в свободе движений пластырями и повязками. Состояние здоровья адъютанта подтверждают все документы, об этом даже писал Бонапарт в рапорте Директории.

Нет сомнений, что Сулковский взялся за это поручение добровольно. Это полностью отвечало его натуре, его неуемной жажде военной славы и прежде всего психическому состоянию в тот момент. Но Бонапарт моги должен был не принять этого добровольного предложения. Мы знаем от историков, что Бонапарт по мере возможности берег своих подчиненных, в особенности ближайших соратников. В данном случае дело касалось офицера, представляющего незаурядную ценность и просто незаменимого.