Сигналы - Валерия Жарова

— Ты странный. Может быть, я и не буду сопротивляться.

Тихонов подошел к ней, жестом Бонда отодвинув ее руку с ножом (сердце его панически колотилось, и до бондовского хладнокровия ему было далеко) и театрально присосался к ее губам.

— Ну, иди. Может, еще увидимся, — сказал он, отвернувшись от нее — хотел красиво отвернуться к окну, но получилось, что к стене, делать было нечего, и он стал задумчиво смотреть в стену. За его спиной хлопнула дверь. Тихонов рухнул на кровать, все у него внутри мелко и стыдно дрожало, и чувство реальности улетучилось окончательно. Краем сознания он понимал, что все понарошку, но за этим краем всегда бездна, в которой все по-настоящему, и в некоторые минуты это становится до того ясно, что изо всех сил хочется себя почувствовать читателем, сторонним наблюдателем. А ничего подобного, все с нами и сейчас. Жизнь, в сущности, и есть завод, производящий в промышленных количествах это неприятное ощущение.

10

Савельев нервно затягивался четвертой, когда дверь открылась и в комнату медленно вошел бледный Тихонов. Савельев не был готов рассказывать кому-либо об услышанном, да и не очень знал, как рассказать. Но Тихонов не спросил. Он без спроса достал из савельевской пачки сигарету, сел на кровать и закурил. Они смотрели друг на друга и молчали.

Тихонов тоже не знал, как начать. Он ждал, что Савельев задаст ему какой-нибудь вопрос, первым размочит тишину, но Савельев ждал от него того же, и они могли бы сидеть еще долго, если бы их не спас приемник, который вдруг закряхтел и выдал:

— Никого не останется, ничего. — Голос был не пойми чей, то ли высокий мужской, то ли низкий женский. — Уходить надо.

Лампочка на приемнике погасла, и он отрубился.

— Черт, — выругался Савельев, — в чем дело-то?

Тихонов молча смотрел, как Савельев суетится возле аппаратуры. Ему почему-то показалось очень смешным, что радиолюбитель, ничего не знающий о том, что их ожидает, волнуется из-за приемника, хочет его разбирать, рассуждает о том, что надо завтра взять на заводе паяльник. Он не выдержал и нервно засмеялся.

— Оставь, Игорь. Ну его в жопу, приемник твой. И паяльник.

От этого ему стало еще смешнее, и он захохотал, срываясь на визг и постанывая: «в жопу, в жопу, паяльник в жо-о-опу!» Очнулся Тихонов от того, что перепуганный Савельев тряс его за плечо.

— Игорь, я че ржал-то, — сказал Тихонов, тяжело дыша. — Надо нам уходить отсюда.

— Да кто же против-то?

— А они все против. Директор наш любезный, все они тут вообще.

— Ну так пиши быстрее свою оду.

— Не. Ты не понимаешь. Они нас просто не отпустят.

— Что значит — не отпустят? — удивился Савельев. — Как они могут нас заставить?

— Зачем заставлять? Они нас просто замочат. — И Тихонов пересказал ему разговор с Женей, умолчав, правда, об обстоятельствах, при которых он состоялся. Он говорил и чувствовал, что Савельев ему не верит, впрочем, он и сам не поверил бы на его месте. Но Савельев не видел Жени, а Тихонов видел, и этого было достаточно.

— Ладно, — сказал Тихонов, — иди сюда.

Он подвел Савельева к окну, предусмотрительно погасив свет. Наблюдатель был там: не меняя позы, он стоял, глядя на окна.

— Это кто? — спросил Савельев.

— Хрен его знает. Но он явно не погулять вышел. Слушай. Мы здесь все равно время теряем. Даже если нам ничто не угрожает, нам же надо самолет искать.

Тихонов видел, что этот аргумент был для Савельева убедительнее невнятной угрозы. Они пошли к остальным.

Окунев и Песенка занимали соседнюю комнату. Сонный Окунев недовольно открыл им дверь, но сон у него сразу как рукой сняло — в отличие от Савельева, он поверил сразу, потому что такой расклад как раз очень вписывался в его картину мира, и побег на поезде тоже вписывался. Валя молчал.

— А где Толя? — спросил Окунев.

— А к вам не заходил? — удивился Тихонов.

Выяснилось, что Дубняка никто не видел — как он ушел к своим славянским единоборцам, так и пропал. Но скорее всего, он уже вернулся и залег спать в отдельной комнате — хотя с чего бы ему такая роскошь? Или о нем тоже какая-нибудь единоборица позаботилась?

— Пойду узнаю внизу, — сказал Тихонов.

Заведующей на посту так и не было. Тихонов, воровато оглянувшись, пошуровал рукой за стойкой и нащупал книгу учета. Но фамилии Дубняка там не оказалось; получалось, что он не приходил. Тихонов посмотрел на часы: было два. Погрузка начиналась в шесть, а в восемь поезд уже покидал территорию завода. Если Дубняк не вернется этой ночью, они все покойники — другого шанса сбежать скорее всего не будет… Но тут входная дверь с грохотом распахнулась, послышались громкие голоса и в «Лосьву» внесли Дубняка.

Сказать, что Дубняк был нетрезв, означало сильно польстить ему. Он был пьян в дымину. Обильно потея спиртом, он висел между двумя крепкими русобородыми молодцами, мутно глядел из-под бровей, ноги его волочились по полу.

— О! — обрадовались молодцы, увидев Тихонова. — Куда нести?

Тихонов растерялся.

— Ну… Давайте наверх? — робко предложил он.

Крякнув, молодцы подхватили Дубняка поудобнее и поволокли по лестнице. Волокли они его почтительно, как рояль.

— Ш-ш-шлава Перуну! — завопил Дубняк таким басом, что вздрогнувшие носильщики чуть не выронили его. — Шлаву Перуну воспой… и Перуну, Перунову… сукину сыну!

— Кто это его так? — спросил Тихонов, поднимаясь вслед за ними.

— Ну так это… Самогонка-то у нас крепкая больно, — виновато ответил молодец повыше.

— Надо же аккуратно, а Анатолий Михайлович-то — он человек решительный, — добавил тот, что потолще.

Анатолий Михайлович одобрительно замычал.

— Давайте сюда, — попросил Тихонов, открывая дверь. Дубняка втащили в комнату и бережно положили на кровать, лицом в подушку — под недоумевающими взглядами Окунева, Савельева и Вали.

— Вот. Извините, — сказали хором молодцы.

— А вы кто? — неприязненно спросил Савельев.

— Мы Перуновы воины, — сказал высокий. — То есть клуб у нас так называется. Нам такая честь, что Анатолий Михайлович к нам… Ну, мы и встретили…

— Да уж, встретили, — прокомментировал Окунев. — И куда нам его теперь?

— Так а ничего! До завтра проспится и будет как огурец.

— Огу… Огурец, епта, — глухо подтвердил Дубняк через подушку. — Шлава огурцу! Тоже, бля, Перунову сыну…

— У нас хорошая самогоночка-то, на чистом продукте, никаких последствий, — продолжал высокий Перунов воин. — Только сейчас пусть поспит. Вы уж его не трогайте.

Но как раз сейчас-то времени на это не было, и трогать Дубняка все равно пришлось бы. Закрыв за молодцами дверь, четверо трезвых встали над кроватью, глядя на Дубняка. Тот бормотал в подушку что-то о родственниках Перуна и слабо шевелил ногами.

— Н-да, — сказал Тихонов. — Что делать-то с ним? Я думал, он нам сейчас весь план побега сочинит.

— Здесь нет дорог, и потому побег немыслим, очень жаль, — отчетливо пропел Дубняк.

— Может, его под воду сунуть? — предложил Валя.

— Простудится потом, — возразил Савельев. — На улице-то не май.

— Нормально. Мы его сейчас засунем. Пока пойдем, обсохнет, — решил Окунев, и они потащили Дубняка в ванную.

Дубняк шел покорно, заваливаясь на всех по очереди и глупо хихикая, но Тихонов, навидавшийся пьяных, знал, что покорность эта обманчива. Общими усилиями они раздели Дубняка по пояс — от запаха, который источала его одежда, Тихонов сам чуть не захмелел — и затолкали в узкий санузел.

— Так, — сказал Тихонов. — Все не поместимся, давайте мы с Лехой. Держи крепче.

Они нагнули голову Дубняка под душ и включили холодную воду. И тут Дубняк преобразился — одним движением скинув с себя Окунева и Тихонова, он рванулся из ванной — но Савельев с племянником схватили его и втолкнули обратно, вопящего и размахивающего руками. Сейчас Дубняк сам был похож на Перуна — грозного, непобедимого и вдупель бухого. Тихонов обхватил его поперек тела, а Окунев пытался подтащить голову к воде. Дубняк отчаянно вырывался, ор и грохот стояли невообразимые, явно слышные на всем этаже. Наконец Дубняк устал сопротивляться — или, как это бывает спьяну, забыл, зачем это нужно, — и послушно подставил шею под душ. Теперь он жалобно постанывал и сетовал, как его не любят и мучают, а вот хорошие люди любили его и дали самогонки. Постепенно всхлипывания стихли. Обмякшего Дубняка вытащили из-под воды, Тихонов накинул ему на голову полотенце, и тот даже сам попытался вытереться. До кровати он дошел своими ногами и, упав на нее, захрапел. Тихонов достал блокнот.

— Значит, вот зона погрузки. В зону погрузки мы никак не попадем, там по пропускам. А вот потом поезд выходит, проходит первые ворота… Там открытое пространство, но это еще территория завода, сюда мы пройти сможем. Тут внутренний пропускной пост, около него поезд останавливается и стоит какое-то время. Получается, что проще всего залезть в поезд как раз здесь.