Армянское древо - Гонсало Гуарч

Солдат попытался напасть и на меня, но я инстинктивно схватил камень и со всех сил бросил его в солдата. Камень попал солдату в голову, и он упал без чувств на Гаспара.

Я уже ничего не мог сделать для моего друга и, удостоверившись, что никто из солдат меня не преследует, побежал, укрываясь от выстрелов, между больших камней. За спиной у меня слышались вопли и стоны.

Я случайно натолкнулся на вход в какую-то брошенную шахту. Сердце выскакивало у меня из груди, одолевала тошнота, а поскольку в желудке было пусто, каждый позыв к рвоте вызывал страшную боль.

Из-за прерывистого дыхания я практически задыхался и почти терял сознание. Вновь и вновь перед моими глазами возникало удивленное лицо Гаспара и окровавленная голова солдата.

Дрожа от страха и дыша с большим трудом, я устроился на камне, чтобы наблюдать за входом в пещеру. Я был готов защищаться и очень дорого продать свою жизнь. Они не захватят меня живым, чтобы потом мучить, пытать меня и наконец убить.

Но никто не появлялся у входа в пещеру. Прошло немало времени, но, кроме тишины, я не слышал ничего. Ощущение жажды, жжения рта, полного язв, и острая необходимость напиться заставили меня встать и выйти наружу.

Ночь полностью вступила в свои права, а луна источала странный свет, позволявший мне как-то ориентироваться.

Вокруг не было никого. С большой осторожностью я вернулся к тому месту, где, как я думал, осталось лежать тело Гаспара. Никого не было. Я сходил с ума? Неужели все, что случилось, было плодом моего воображения?

Я ушел оттуда. Меня охватила дрожь, но не из-за холода, который в эти часы ощущался особенно остро. Как я узнал потом, дрожь была вызвана смешанным чувством гнева, бессилия, страха и ненависти. Если бы я мог убить всех турок, в тот момент я сделал бы это без колебаний. Я обвинял их в смерти моей матери, в том, что произошло с нашей семьей, в том, что они сделали с Гаспаром. Ненависть охватывала меня и становилась частью моей натуры, она служила мне горьким утешением, когда я представлял себе, что, по крайней мере, убийца моего друга пал от моих рук. Я не хотел даже думать, что он, возможно, выжил. Я был уверен, что он умер, я даже слышал, как хрустнули его кости в момент попадания.

Я нашел ручей и кинулся всей грудью в него — так мне хотелось пить. Но сколько бы я ни пил, я не мог утолить жажду. Когда я, напившись, упал на спину, небо, усыпанное звездами, было так близко, что создавалось впечатление, что, протяни руку — и достанешь звезду.

Так я пролежал довольно долго. Я не чувствовал ничего — ни холода, ни сырости ночи. Я вспомнил об отце. Может быть, сейчас он тоже не спит, где-то укрывается и также, как и я, смотрит на звезды.

Что-то объединяло нас. Невидимая нить соединяла нас с бесконечностью и, возвращаясь оттуда, переплеталась с новой. Я был абсолютно уверен, что моему отцу удалось скрыться и что он обязательно придет ко мне и приведет с собой Мари и Алик.

Измученный и разбитый, я уснул глубоко, без сновидений, словно провалившись в черную бездну.

Я проснулся, почувствовав, как мои губы кусают комары. Я встал, лихорадочно размахивая руками, стараясь унять боль во всем теле. Когда я успокоился и вспомнил, что со мной произошло, меня охватила тоска. Я снова напился воды, наслаждаясь тем, как вода возвращает меня к жизни, заполняя все жизненные пространства моего организма.

У меня закружилась голова, я упал на землю и пролежал до тех пор, пока головокружение не прошло. Придя в себя, я решил, что мне следует поскорее уходить оттуда, ведь меня могли искать. Здравый смысл, правда, подсказывал мне, что поиски маловероятны. Что стало с моими товарищами? Многие, наверное, уже мертвы, а другие скрываются так же, как и я. Бедный Гаспар! Он всегда строил себе планы: «когда вырасту, сделаю то-то и то-то…»

Сейчас он уже ничего не сможет сделать. Он умер из-за ненависти, пришедшей к нам из Константинополя и растекшейся по всей стране с огромной скоростью, поражая большинство турок. Одни из них испытывают настоящую ненависть. Другие только зависть. Остальные были просто равнодушны. Возможно, нет — наверняка у многих возникли добрые чувства к нам, армянам. Но все должны были продемонстрировать свой «патриотизм», нападая на нас, выпячивая свою любовь к Турции, оскорбляя, избивая и, в конце концов, уничтожая нас.

Я двинулся в путь, стараясь выдерживать направление. Я хотел уйти как можно дальше от города, на возможно большее расстояние между мной и ним. Я хотел жить, потому что мне еще много надо было сделать, например найти моих сестер. Я не допускал, что они могли умереть, и поэтому такая цель была самой главной. Я был уверен, что моя мать вдохновляла меня с того света и что она хотела, чтобы я нашел моих сестер.

Я оставил русло ручья, вдоль которого шел, определил направление и скоро узнал лес, где мы скрывались и ждали отца. Я знал это место. Я очень хотел подойти к нашему дому. Мне надо было знать, что там происходит, хотя я боялся узнать что-то дурное.

Не знаю, откуда взялись у меня силы, чтобы так бежать. Время от времени я оглядывался, уверенный, что за мной следят. Но нет. Мне удалось подойти незамеченным к окраине армянского квартала.

Тогда я увидел несколько пожаров. Я укрылся за саманным забором и увидел, как горели ближайшие дома. Я знал, чьи они. Это были дома семьи Назарян и семьи Мануэлян, оба дома были полностью разрушены. Я боялся, что и наш дом постигла та же судьба.

Но нет, он стоял на месте. Не тронутый, по крайней мере, внешне. Я сильно разволновался, увидев наш дом целым. У меня было впечатление, что там находилась моя семья, она ждала меня, и я побежал туда. Там никого не было. Как ни странно, район был пуст, его окружала томительная тишина, и впервые слезы хлынули у меня из глаз. Я снова укрылся за забором. Неподалеку росли кусты, скрывавшие лаз в заборе. Нам никогда не приходило в голову закрывать его, ведь через него пролезала наша собака Йем.

И в тот момент я осознал действительность. И я принял ее. Меня охватила грусть, словно серое покрывало накрыло все мое существо.

Потом, когда я успокоился, я пошел к ангару. Я знал, что искал. У моего отца в ангаре был небольшой тайник, в котором хранился ключ от нашего дома. Ангар был закрыт, но в него можно было попасть через окно. Через несколько секунд я был внутри. Все было на месте, я нашел ключ и вышел из ангара.

Меня удивило, что дом не разграблен. Создавалось впечатление, что в нем все оставалось по-старому и что мой отец только на минутку вышел из него.

Позже я узнал, — что там произошло. Дом и все, что в нем было, было присвоено заместителем начальника Трапезунда Мустафой Сурус Зфенди. У него не было необходимости устанавливать охрану — страх перед ним у людей был очень велик. Сами турки говорили, что они предпочли бы увидеть самого дьявола, чем Суруса. Он не только взял себе дом одного армянского коммерсанта, но и захватил другие дома этого района. Потом он велел поджечь остальные дома, пригрозив смертью каждому, кто приблизится к ним. Он не мог отвлекать своих полицейских на охрану этого места, достаточно было как следует пригрозить.

Я вошел в дом, стараясь не шуметь. Я чувствовал себя так, словно какой-то камень лежит на моей груди, но пересилил себя. Все в доме оставалось так, как мы оставили после смерти моей матери. Я еще чувствовал ее запах и представил себе, что она вот-вот выйдет из одной из дверей и, улыбаясь, пойдет навстречу мне. Меня бил озноб.

В этот момент я услышал шум на втором этаже. Кто-то как будто передвигал мебель и что-то искал. Я направился наверх, стараясь не наступать на скрипящие ступени. Я подумал, что там, возможно, был мой отец или, может быть, сестры. Сердце снова гулко забилось в груди.

Он стоял спиной ко мне, и сначала я не узнал его. Неожиданно он обернулся, и видно было, как сильно он удивлен. Это был Арутюн Андреасян.

Много лет он работал старшим боцманом на корабле отца. Меньше года назад он уволился по здоровью.

Арутюн крепко обнял меня. Слеза скатилась по его обветренной щеке: «Я знал, что ты не умер! Я уверен, что твои сестры тоже живы! Но дай-ка мне посмотреть на тебя. Тебе, видно, досталось…»

Арутюн объяснил мне, что в тот день, когда умерла мама, отец сказал ему, что в случае непредвиденных обстоятельств, он должен был попытаться снять деньги с его счета в банке и переслать их на счет в Париже. У него имелась доверенность на такую операцию. Но дом его полностью сгорел, и Арутюн знал, что у моего отца среди его документов хранилась копия, которую он часто видел.

Несмотря на весь риск, он считал, что уже поздно снимать деньги со счета. Два дня назад вали подписал декрет, согласно которому все счета армян были реквизированы.

Директор банка выслушал его. Бей был хорошим человеком. Он сказал, что если Арутюн принесет ему доверенность, то он сделает в главной книге запись, указав в ней дату на неделю раньше. Он знал, что рисковал своей шкурой, но признался, что ему хотелось сделать хоть что-то хорошее для армян. В конце концов они много лет отдавали ему свои сбережения без каких-либо проблем. И потом, а что, если все вернется к тому, как было раньше?