Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

— Похоже на то, — отвечает он. — Я вот о чем думаю: они что, так высоко меня ставят, что отправили семерых убивать одного? Или просто знали, что со мной искусная воительница?

Смысл услышанного доходит до меня не сразу, но потом я взвиваюсь:

— Ты на что намекаешь? Что их настоятельница послала? Или канцлер Крунар?

Он пожимает плечами:

— Кто бы их ни послал, этому человеку известно, что мы оба способны за себя постоять.

Меня подмывает спросить, не подозревает ли он до кучи и Чудище с де Лорнэем, но тогда пришлось бы сознаться, что я подслушала их разговор, а этого я не хочу. Еще не время.

А может, он сам заслал бандитов вперед и подстроил засаду? Просто ради того, чтобы избавиться от меня? Неужели он на такое способен?

— Пожалеем ее, — тихо произносит Дюваль. — Надо добить.

Эти слова напоминают о моем долге перед любимицей. Мне очень горько навсегда прощаться с верной кобылой, но и затягивать ее страдания не годится.

— Хочешь, я это сделаю? — тихо и заботливо спрашивает Дюваль.

Он не допускает и намека на снисходительный тон, но меня охватывает ярость. Только она поможет мне пережить потерю.

— Меня наставляли в путях смерти, — напоминаю я Дювалю. — Мне не нужна помощь.

— Никого из нас не наставляли убивать тех, кто нам верно и честно служил, — говорит он. — Я знаю, какая это боль. Просто хотел избавить тебя от нее.

Его голос полон печали, и я знаю — знаю! — ему приходилось делать примерно то же, что мне сейчас. Сочувствие Дюваля делает муку расставания с Ночной Песенкой совершенно невыносимой. Пора бы мне уже отделываться от таких ребяческих привязанностей, но я не могу. Не могу.

— Я выдержу.

Наклонившись, я крепко сжимаю свой маленький нож.

— Я и не сомневаюсь, — произносит он по-прежнему тихо.

Он видит, как мне больно. Это никуда не годится, и я решаю доказать обратное.

— Хватит проповедей, — говорю я. — Не мешай.

Он делает шаг назад, и мне вдруг становится легче дышать. Склоняюсь над Ночной Песенкой. Как объяснить ей, что я очень люблю ее, что мне будет ее недоставать?.. Я прижимаюсь щекой к ее шее, вдыхаю знакомый запах шерсти.

— Спасибо тебе за все, — шепчу я ей на ухо. — Спасибо, что верно носила меня, была мне подругой.

Сперва мне кажется, что она уже не слышит. Но вот ухо слегка дергается, и я понимаю, что мои слова не пропали даром. У нее даже хватает сил тихонько заржать, словно в знак того, что она все понимает.

— Там, куда ты уходишь, будет много-много морковок.

И прежде, чем мое мужество может поколебаться, я хватаю мизерикордию и легонько колю в горло.

Душа Ночной Песенки вырывается наружу докрасна раскаленным потоком.

Мимо проносится легкий ветер, напоенный ароматом свежей травы…

Стремительный галоп на рассвете…

Я утыкаюсь лицом ей в шею. Как бы не разреветься…

Дюваль хватает меня за плечи и рывком ставит на ноги. Не знай я, какие у него железные нервы, могла бы поклясться, что это приступ отчаянной паники.

— Ты что делаешь? — Я пытаюсь вырваться из его рук.

Он рассматривает порез у меня выше локтя.

— Если один клинок был отравлен, значит, яд был на всех!

Я недоуменно смотрю на него, и он слегка встряхивает меня:

— У тебя в ране тоже может быть яд!..

Теперь, когда он об этом упомянул, я и сама чувствую легкое жжение. Я заверяю его:

— Со мной все хорошо.

— Да откуда тебе знать! Может, отрава прямо сейчас прокладывает путь к сердцу!

Не убирая руки с моего плеча, Дюваль ведет меня к своему коню. Он не знает, что яды мне нипочем, однако просвещать его на сей счет не хочется. Тем более если допустить, что нападение подстроено им. Подойдя к лошади, он перво-наперво щупает мой лоб:

— Лихорадки пока нет.

— Говорю же тебе, со мной все в порядке!

Он отметает все возражения и смыкает руки на моей талии. Я и ахнуть не успеваю, как оказываюсь на лошадиной спине. Отпечатки его ладоней так и горят на моей коже. Дюваль вскакивает в седло, разбирает поводья и наказывает через плечо:

— Держись, не то свалишься!

Я опасливо берусь за его пояс.

— Держись крепче, — повторяет он и дает коню шпоры.

Мы срываемся с места, и я еле успеваю вцепиться в складки его плаща. Он галопом несется туда, откуда мы недавно приехали. Перевернутой телеги нигде не видать, как и возницы. Дюваль сворачивает еще раз и еще, и наконец мы оказываемся на широкой улице, застроенной богатыми домами.

У одного из таких домов он останавливает коня. Едва ли не прежде, чем жеребец замирает на месте, подбегает конюх и хватает поводья. Быстро спешившись, Дюваль представляет меня своему дворецкому, после чего препоручает заботам домоправительницы, милой толстушки Луизы. Та здоровается со мной радостно, хотя и не без затаенного любопытства.

Когда он уже наказывает слуге срочно привести врача, я его останавливаю:

— Мой господин, если бы меня отравили, я была бы уже мертва.

Он хмурит брови и пытается спорить, но я отметаю все возражения:

— Ну сам посуди. Ты же видел, насколько быстро этот яд свалил мою лошадь. Я гораздо меньше и сейчас наверняка валялась бы мертвой.

От этих слов его лицо слегка проясняется.

— Гм, пожалуй. Что же это получается, они отравили только один меч? Почему?

— Откуда мне знать? Я осталась жива, довольно и этого.

Он коротко кивает:

— Отлично. Луиза проследит, чтобы ты ни в чем не нуждалась. — И вдруг, к моему немалому удивлению, берет меня за руку. Я напоминаю себе: это для слуг, чтобы они ни о чем не догадались. — Пообещай мне, что немедленно позовешь врача, если вдруг почувствуешь себя плохо.

Какая забота! Хочется рассмеяться ему в лицо. Нет, не так. Хочется завернуться в эту заботу, как в одеяло, и с ее помощью пережить утрату четвероногой подруги.

— Обещаю, — говорю я наконец, благо это слово ничего мне не стоит.

Тогда он возвращается в седло и, кликнув с собой четверых, галопом уносится прочь. Они уже выезжают со двора, когда я спохватываюсь: надо было спросить, куда направляется Дюваль, во дворец или к месту недавнего нападения. Желая немедленно это выяснить, я даже делаю шаг вслед, словно намереваясь побежать за всадниками, но замечаю озадаченный взгляд Луизы и останавливаюсь.

Я устало улыбаюсь ей, и она широко улыбается в ответ.

— Идем, барышня, — говорит она мне. — Ты, небось, ужас как устала в дороге.

Вот это выучка! Дюваль при ней только и говорил, что о яде, а она как-то обходится без расспросов!

Она просто ведет меня в дом. По левую руку я замечаю большой зал. Сквозь окно крытого балкона льется солнце и освещает шпалеры на стенах. Мне приходит на ум, что в отсутствие Дюваля я могла бы незаметно обыскать его обиталище, но желания заниматься этим почему-то не возникает. Я до смерти устала, даже иду через силу, словно вброд по глубокой воде.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});