Дочь палача и черный монах - Оливер Пётч

– Скверная книга, – раздался голос за его спиной. – Положил бы ты ее лучше на место.

Симон обернулся: в дверях стоял палач. Левое плечо его стягивала повязка, на подбитых мехом штанах таял снег и растекался лужей под ногами. Он небрежно отбросил в угол мушкет и забрал книгу из рук Симона.

– Эта книга принадлежала моему деду, – сказал он и поставил ее обратно в шкаф к другим книгам, пергаментным свиткам, черновикам и крестьянским календарям. – Он использовал ее на допросах, когда в Шонгау сожгли больше шестидесяти женщин. Если допрашивать достаточно долго, то любая становится ведьмой.

Симона пробрала дрожь, и виной тому был вовсе не царивший в комнатке холод. Как любой житель Шонгау, лекарь очень хорошо знал о знаменитом процессе над ведьмами, который три поколения назад прославил город на всю Баварию. Дед Куизля, Йорг Абриль, заработал тогда кучу денег и сомнительную репутацию. Вместе со слугами он ездил в повозке от одного лобного места к другому и вытягивал признание из каждой ведьмы.

– Эти доминиканцы… – спросил Симон, помедлив. – Они ведь часто выступали инквизиторами на судах над ведьмами?

Палач кивнул:

– Их еще называли Domini canes. Псы Господа. Они умны и начитанны и делают всю грязную работу для папы. – Он сплюнул на устланный свежим тростником пол. – Остается лишь надеяться, что никто из этого гнусного ордена не заявится однажды в Шонгау. Куда приходят доминиканцы, там загораются костры. А руки-то кому снова марать? Ну кому?.. Мне! Шайка проклятых ублюдков! Бессовестные умники и книгочеи, наживаются на страданиях других…

Куизль распалялся все сильнее. Он достал из-под плаща бутыль настойки и сделал большой глоток. Затем вытер рот ладонью и медленно выдохнул. Очень медленно к нему стало возвращаться прежнее спокойствие.

– А вы сами еще используете эту… книгу? – спросил Симон и нерешительно указал на «Молот ведьм» на полке.

Палач мотнул головой и направился в теплую общую комнату.

– У меня другие методы. А теперь рассказывай, что вам удалось выяснить в крепости.

Они устроились перед очагом, над которым варился густой суп с луком, свеклой и салом. Палач наполнил тарелки себе и лекарю. Симон вдруг почувствовал, насколько он был голоден, и с благодарностью принял тарелку.

Некоторое время слышался лишь стук ложек, потом Симон кивнул на перевязанное плечо Куизля.

– Это вас во время охоты так? – спросил он.

Палач кивнул, вытер рот рукавом и отставил тарелку в сторону. Затем принялся набивать свою длинную трубку.

– Мы их изловили, – проворчал он. – В ущелье Аммера, за водопадами. Большинство убиты, остальные теперь в тюрьме. Потому и в следующие дни дел у меня будет по горло, и помочь я тебе не смогу. – Он поджег трубку от лучины и сурово уставился на Симона. – А теперь говори уже! Что вы там отыскали в развалинах? Или мне сначала тебе пальцы в тисках закрутить?

Симон украдкой усмехнулся. Хоть палач и был вечно угрюмым и молчаливым, любопытством он ничуть не уступал Симону. Лекарь с радостью послушал бы еще что-нибудь о схватке с разбойниками, но все же рассказал о том, что они с Бенедиктой нашли в крипте под замковой часовней, и о последующих поисках.

– Эта надпись, – закончил он. – Она-то и есть загадка. И слово «древо» написано заглавными буквами. Но, клянусь, мы проверили каждое дерево во всем этом проклятом лесу. И ничего не нашли!

– Надпись на немецком… – пробормотал палач. – Странно; обычно считается, что во времена тамплиеров писали на латыни. Во всяком случае, во всех моих старых книгах так. Только высокопарная латынь, никакого немецкого, не говоря уже о баварском. Что ж…

Он принялся выпускать густые клубы дыма и сосредоточенно созерцал их в тусклом свете лучины. Наконец пробормотал:

– Этот подлец тамплиер заставит нас побегать. Сначала крипта под церковью, потом базилика Альтенштадта… Да и загадка в развалинах замка наверняка не последняя. Но вот что мы в итоге отыщем?

– Мне кажется, я знаю, что, – ответил Симон и рассказал о своем предположении, что магистр Фридрих Вильдграф спрятал где-то часть сокровищ тамплиеров. Палач молча слушал.

– Такие сокровища и не снились никому, – закончил лекарь шепотом, словно опасаясь, что кто-нибудь мог их подслушать. – Думаю, их хватило бы, чтобы скупать целые города и оплачивать войны. Такие сокровища объяснили бы убийство Коппмейера, появление монахов в трактире Штрассера и покушение на вас. Кто-то хочет любыми средствами избавиться от любого, кто о нем узнал.

– Но к чему весь этот бред с загадками и тайниками? – проворчал Куизль и сделал затяжку. – Простого указания в крипте или завещания вполне хватило бы.

– До сих пор все загадки были так или иначе связаны с Богом, – перебил его Симон, с трудом сдерживаясь, чтобы не раскашляться от дыма. – Тамплиеры, вероятно, хотели убедиться, что сокровища найдет лишь истинный верующий. Эта надпись из развалин тоже напоминает мне какое-то подобие молитвы.

Он достал кусок пергамента, куда переписал строки.

– И познал я от людей мудрость дивную и великую, – пробормотал Симон, – что не было доныне ни земли, ни выси небесной, ни древа… – Он запнулся. – И с чего бы «древо» написано заглавными буквами? Может, мы там чего-то недоглядели?

– Deus lo vult, – проговорил вдруг палач.

– Что?

– Deus lo vult, такова воля Господа. Человек с кинжалом сказал так толстому швабу в крипте. И сказал так, будто в бой шел. Что он, черт побери, имел в виду?

Симон пожал плечами.

– Один монах пахнет духами, второй размахивает кривым кинжалом, потом этот толстый шваб… – Он потер усталые, слезящиеся от дыма глаза. – Что за удивительная компания! И как эти люди узнали о могиле тамплиера? От ремесленников?

Палач помотал головой:

– Не думаю. Полагаю, тут кое-что другое. Но утверждать что-нибудь пока рано. Устал я.

Он встал и проводил лекаря до двери. Внезапно Симон вспомнил, что из-за всей этой суматохи так и не спросил у Куизля о Магдалене.

– Ваша дочь… – начал он уже у порога. – Я… мне нужно поговорить с ней. Думаю, я должен попросить прощения. Она дома, или еще у Штехлин?

Палач снова помотал головой:

– Ни то ни другое. Сегодня утром она отправилась на плоту в Аугсбург. Купить мне и знахарке кое-каких трав. Лучше вам пока на глаза друг другу не попадаться.

– Но… – Симон вдруг почувствовал внутри себя ужасную пустоту.

Куизль подтолкнул его за порог и стал медленно закрывать дверь.

– Она же вернется, – проворчал он. – Упрямая просто, вся в мать. А теперь будь здоров. Мне еще маленького Георга надо проведать.

Дверь со скрипом затворилась, и Симон остался один в темноте. Снежные хлопья падали ему на волосы, всюду царила мертвая тишина. Осторожно ступая по свежевыпавшему снегу, молодой лекарь направился к фонарям города. Не давало покоя смутное чувство, что он совершил непоправимую ошибку.

Торговец не беспокоил Магдалену до самого прибытия в Аугсбург. Он лишь время от времени бросал на нее полные ненависти взгляды, и красные глаза его горели ненавистью. В целом Хайнмиллер был занят своим обожженным лицом: то и дело окунал его в ледяные воды Леха и смазывал маслом. Вся кожа у него покрылась волдырями. Он вполголоса ругался и для успокоения неустанно прикладывался к бутылке фруктовой водки.

Время близилось к шести часам, когда впереди замерцали ряды фонарей. Сначала Магдалена разглядела лишь разрозненные огоньки. Но по мере приближения их становилось все больше, и под конец ими засверкал весь горизонт.

– Аугсбург, – зачарованно прошептала девушка.

До сих пор она знала город лишь по рассказам: метрополия, где жизнь текла быстрее и разнообразнее, чем в глухом Шонгау; свободный город, подчинявшийся одному лишь императору. Здесь дружно жили бок о бок протестанты и католики. До войны о богатстве Аугсбурга ходили легенды, но и теперь город, похоже, не много утратил от былого величия.

Зрелище заставило девушку позабыть о злости и печали. Пристань располагалась на некотором расстоянии от самого города – недалеко от Красных ворот. Даже в столь поздний час всюду царило оживление, какого в Шонгау Магдалена никогда не видела. Десятками перегружались мешки и бочки, толпы грузчиков взваливали на гнутые спины тяжелые грузы и тащили по отдельным складам. Свет бесчисленных факелов и фонарей позволял работать даже с наступлением темноты. Над причалами разносились резкие выкрики приказов, похабная ругань и смех.

К счастью, Магдалена оплатила место на плоту еще в Шонгау, поэтому, не обращая никакого внимания на торговца, соскочила с плота и смешалась с толпой. В очередной раз проверила небольшую матерчатую сумку, висевшую на плече. В ней лежали списки от Штехлин и отца и, самое главное, деньги, которые ей дала знахарка. Двадцать гульденов! Магдалена еще никогда в жизни не держала в руках столько денег. Большая часть принадлежала беременной жене Хольцхофера, которая дожидалась в Шонгау безоара.