Али и Нино - Саид Курбан

Неподалеку от меня на низкой скамейке сидели два купца. Один из них доставал из широкого кармана серебряный туман и передавал его второму. Тот внимательно разглядывал монету, пробовал ее на зуб, взвешивал на маленьких весах и опускал в свой большой мешок. И так сто, тысячу, а может быть, и десять тысяч раз, до тех пор, пока долг не будет возвращен полностью. Это торговля! Святое дело! Ведь и Пророк тоже был купцом!

Все на базаре было смешано и перепутано, как в настоящем лабиринте. Рядом с купцами сидел, листая книгу, какой-то древний старец с лицом, столь густо испещренным морщинами, что издали оно напоминало скалу. Но были в этом лице благость и доброта. Длинными, тонкими пальцами он бережно перелистывал пожелтевшие, истлевшие страницы, с которых веяло ароматом ширазских цветников, доносилось пение иранских соловьев, виделись прекрасные глаза с длинными ресницами.

Шепот, гомон, крики сливались в единый гул - голос базара. Кто-то совсем рядом громко расхваливал розовую воду, розовое масло.

Вот старинный ковер очень нежной расцветки. Нино любит такие. Я начал торговаться с купцом и, наконец, велел измученным слугам:

- Отвезите все это в Шамиран. Я приеду позже.

Слуги исчезли в толпе, а я направился в маленькую чайхану, расположенную тут же на базаре. Двери чайханы были настолько низкими, что мне пришлось нагнуться, чтобы войти в переполненное людьми помещение. Посреди чайханы сидел рыжебородый мужчина и, закрыв глаза, пел газель Хафиза. Слушатели громко вздыхали, не скрывая удовольствия.

Закончив стихи, мужчина развернул газету и стал читать вслух:

- В Америке изобретен прибор, с помощью которого речь человека можно услышать во всем мире. Наш великий повелитель шахиншах Султан Ахмед Шах Багешах, чье сияние ярче солнечных лучей, руки достают до самого Марса, а трон - выше мира, принял в своем дворце послов английского короля. В Испании родился ребенок о трех головах и о четырех ногах. Народ считает это плохим предзнаменованием.

Сидящие вокруг изумленно качали головами.

Потом рыжебородый сложил газету и снова запел. На этот раз он пел о богатыре Рустаме и его сыне Зохрабе12.

Я не прислушивался к его пению. Я смотрел на золотистый, дымящийся чай и думал о том, что всё идет не совсем так, как должно было быть.

Я в Иране живу во дворце и своей жизнью доволен. Нино живет в том же дворце, но она всем этим совершенно не довольна. В Дагестане она добровольно приняла все тяготы. Здесь же никак не могла смириться с иранским образом жизни. Она хотела бродить вместе со мной по Тегерану, хотя прекрасно знала, что это жестоко преследуется полицией. Полицейские требования были строги: жена не имеет права выходить к гостям, гулять с мужем. Нино умоляла меня показать ей Тегеран и обижалась, когда я пытался отговорить ее от этого желания.

- Нино, - втолковывал я ей, - я бы с удовольствием показал тебе город, но пойми, я не могу взять тебя с собой.

В ответ я видел укор в ее больших черных глазах.

Ну, как мне еще объяснить ей, что жена хана действительно не может расхаживать по улицам без чадры? Я купил ей самую дорогую чадру.

- Погляди, Нино, какая красивая вещь, - говорил я, - как хорошо укрывает она женское лицо от солнца и пыли. Клянусь Аллахом, я сам бы с удовольствием носил такую чадру.

- Женщине ни к чему закрывать лицо, Али хан, - с грустной улыбкой отвечала она. - Я буду презирать себя, если накроюсь чадрой.

Тогда я показал ей распоряжение полиции. Нино разорвала его на маленькие клочки. Я заказал для нее закрытую со всех сторон карету с занавесками на окнах. В этой карете мы стали выезжать в город. Как-то, проезжая по Топ-мейданы, она в окно кареты увидела моего отца и во что бы то ни стало захотела поздороваться с ним. Ценой неимоверных усилий мне удалось удержать ее. Разразился бурный скандал. И вот теперь, чтобы как-то утешить ее, я скупил полбазара...

Так размышлял я в одиночестве, глядя на стоящий передо мной стакан чая.

Нино изнывала от скуки, но я ничего не мог сделать. Ей захотелось встречаться с женами европейцев, живущих в Тегеране. Этого я допустить не мог - жена хана не должна общаться с женами неверных. Они начнут сочувствовать Нино, влачащей гаремное существование, и это только усугубит ее состояние...

Недавно она гостила у моих тетушек и вернулась оттуда в ужасе.

- Али хан, - кричала она, - они выспрашивали, по сколько раз в день ты одаряешь меня своей любовью. Мужья наговорили им, что ты все свое время проводишь со мной, и они не могут себе представить, что можно заниматься чем-то иным. И еще они дали мне снадобье против джинов и посоветовали носить амулет от сглаза. Утверждали, что это спасет меня от всех врагов. А твоя тетя Султан ханум уверяла, что мой молодой муж должен скучать, имея всего одну жену... И всех очень интересовало, как это я добиваюсь, что ты не ходишь к мальчикам-танцовщикам. А твоя двоюродная сестра Суата все выспрашивала, успел ли ты заразиться дурной болезнью или нет. Они в один голос твердили, что мне остается только завидовать. Ты слышишь это?

Я как мог старался утешить ее, а она забилась в угол, как обиженный ребенок, и долго не могла прийти в себя. Глаза ее были полны невыразимой тоской...

Чай совсем остыл, но я продолжал сидеть в чайхане, чтобы показать этим людям, что не провожу все свои дни в гареме. Здесь неодобрительно отнеслись бы к мужчине, настолько привязанному к своей жене. Если уж родня начала насмехаться надо мной... Мужчина должен отдавать жене лишь часть своего времени. Остальным временем он распоряжается по своему усмотрению. Но ведь я - единственная отдушина для Нино, я для неё и газета, и театр, и кофейни, и друг, и, кроме всего этого, муж. Потому я и не могу оставить ее одну, потому я и готов скупить для нее в подарок весь базар. К тому же сегодня дядя дает в честь отца большой прием, на котором будет присутствовать даже один из сыновей шаха, а Нино вынуждена будет оставаться дома в обществе евнуха, жаждущего заняться ее воспитанием.

Вернувшись в Шамиран, я нашел Нино сидящей на ковре и задумчиво перебиравшей мои покупки. Она спокойно и нежно поцеловала меня. Вошел слуга, поставил поднос с шербетом. Я заметил, с каким неодобрением он взглянул на лежащие перед Нино подарки: муж не должен так ублажать свою жену!

И тогда я вдруг почувствовал глубокую безнадежность...

Жизнь в Иране начинается по ночам. Ночью и люди живей, и мысли легче, и разговоры проще. Днем на все ложится тяжкий груз жары, пыли, грязи. Ночью же Иран словно преображается. Это совершенно иной мир, какого я не видел ни в Баку, ни в Дагестане, ни в Грузии. Этот исполненный благородства мир вызывал во мне восхищение.

Ровно в восемь к нашему дому подъехали кареты дяди. Одна - для меня, другая - для отца. Этого требовали нормы приличия. Перед каждой каретой стояло трое слуг с фонарями на высоких шестах. Это были скороходы, которым надлежало бежать впереди карет и освещать нам дорогу. Еще в молодости скороходам вырезали селезенку, и они были предназначены лишь для одного сопровождать кареты, грозно крича:

"Берегись!.."

И хотя по дороге нам никто не встретился, скороходы добросовестно исполняли свою обязанность. Дорога шла по узким улочкам вдоль седых глиняных стен, за которыми прятались казармы или маленькие домики, дворцы или конторы. Высокие заборы скрывают жизнь Ирана от глаз любопытных.

Залитые лунным светом купола базарных лавок походили на воздушные шары, собранные здесь чьей-то невидимой рукой.

Наши кареты остановились перед массивными бронзовыми воротами. Они торжественно распахнулись, и мы въехали во двор. Как-то я приезжал сюда один, и тогда здесь стоял всего лишь старенький привратник в драной одежде. Сегодня ворота были украшены гирляндами живых цветов, большие фонари освещали двор, а наши кареты поклонами встретили восемь слуг.

Широкий двор был разделен на две части невысоким забором. Во внутренней части располагался гарем. Там журчали фонтаны, заливались соловьи. На мужской половине двора был лишь простой прямоугольный бассейн с золотыми рыбками.

Мы вышли из карет. Дядя приветствовал нас у дверей церемонным поклоном и проводил в дом. Мы оказались в просторном зале с позолоченными колоннами, стены были облицованы деревянными панелями, украшенными затейливой резьбой.

Зал уже был полон гостей. В центре восседал горбоносый человек с совершенно седой головой и густыми пучками бровей. Это и был его высочество шахзаде. При нашем появлении все встали. Мы поздоровались сначала с шахзаде, потом с остальными и сели на мягкие тюфячки. Гости последовали нашему примеру. Около минуты мы так посидели, затем поднялись, вновь раскланялись друг с другом, после чего опять сели и погрузились в торжественное молчание. Слуги подали ароматный чай в голубых чашечках, корзины с фруктами. Первым нарушил молчание его высочество.