Генерал Ермолов - Олег Михайлов

Буря мыслей взвихривала его мозг.

«Да, мы проиграли эту кампанию! Но она покрыла русское воинство блистательной славой! Куда ни обращал Наполеон удары свои, всюду находил он неодолимый отпор.

Великий полководец терялся в своих соображениях, войска его истощались в порывах высокого мужества, но в течение полугода нигде они не могли сокрушить русскую армию. Свидетельства — Пултуск, Голимин, Эйлау, Гейльсберг. Беннигсен был побежден Наполеоном только однажды — при Фридланде, — хотя далеко уступал в дарованиях своему сопернику. А до этого в продолжение всего похода русские постоянно удерживали за собой превосходство над французами в ратном деле. Изнуряемые голодом, отражая атаки превосходящего в численности неприятеля, ведомого самим Наполеоном, перед которым в несколько дней исчезли австрийская и прусская армии, наши устояли в упорнейших битвах 1806 — 1807 годов…»

Вновь и вновь всматривался Ермолов в Наполеона, отдававшего приказания с той самоуверенной сановитостью, которая только и возникает от привычки господствовать над людьми. Теперь, в июне 1807 года, между Францией и Россией не существовало уже ни одного независимого государства. Все они покорились одной воле — воле завоевателя, который с высокого, левого берега Немана окидывал ненасытпым взором русскую землю, синевшую на горизонте.

Много позднее Ермолов прочтет в воспоминаниях фразу, которую Наполеон обронил для своих ближних: «Через пять лет я буду господином мира. Остается одна Россия, но я раздавлю ее…»

Глава четвертая. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

1

Главнокомандующий Молдавской армией генерал-фельдмаршал Прозоровский принимал в Яссах французского посла в Турции Себастьяни, возвращавшегося из Константинополя в Париж.

Сверстник Суворова и Каменского, Александр Александрович Прозоровский был до того дряхл, что походил более на мумию, чем на человека; четыре няньки пеленали его на ночь, как дитя, а поутру растирали щетками и отпаивали мадерой. Приведенный таким способом в чувство скелет-воевода, который должен был руководить почти стотысячной армией, одевался в корсет, державший его тело прямо, и в продолжение дня таскался на погах и даже ездил верхом.

За богатым обеденным столом Прозоровский мирно дремал, изредка просыпаясь, чтобы вставить любимое словцо «сиречь», и передал все нити разговора командиру главного корпуса генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову.

Сыпалась быстрая французская речь; Кутузов, бывший в 1793 году чрезвычайным и полномочным послом в Порте, расспрашивал Себасгьяни о здоровье султана Махмуда II и великого визиря Ахмета-паши, которого ласкового именовал «старинным другом».

По Тильзитскому договору Наполеон обязался не оказывать Турции военной помощи и даже взял на себя посредничество в ведении переговоров между Портой и Россией о подписании мира. Однако тайные инструкции, которым следовал Себастьяни, требовали подстрекать Махмуда II к военным действиям, возбуждать в нем устремления вернуть былое могущество Оттоманской Порты и отторгнуть от России Крым и Кавказ. Война, развязанная турками еще в 1806 году, продолжалась…

Себастьяни, черный, вертлявый, в придворном мундире, облитом золотом и сверкающем крестами и звездами, не мог удержаться от гасконского хвастовства и фанфаронства.

Пересказав несколько анекдотов о султанском серале, он принялся исчислять монархов, покорных воле Наполеона.

И то сказать: короли прусский, баварский, саксонский, вюртембергский рабски следовали каждому повелению Бонапарта. Другие европейские троны Наполеон передал своим родственникам и близким: брату Жерому — королевство Вестфалии, Иахиму Мюрату — королевство Неаполитанское, а пасынка Евгения Богарнэ сделал вице-королем Италии. Маршалы корсиканца получили в разное время пышные и часто претенциозные титулы. Так, Бертье стал герцогом Ваграмским, Бесснер — герцогом Истрийским, Виктор — герцогом Беллюно, Даву — герцогом Ауэрштедтским и князем Окмюльским, Дюрок — герцогом Фриульским, Жюно — герцогом д'Абрантес, Ланн — герцогом де Монтебелло, Лефебр — герцогом Данцигским, Макдональд — герцогом Тарентским, Массена — герцогом Риволи и князем Эслннгенским, Мортье — герцогом Тревизским, Сульт — герцогом Далматским, Удино — герцогом Реджио, а Ней — герцогом Эльхингенским и даже во время русского похода 1812 года сделался принцем Московским…

— Его императорское величество благодаря своему необыкновенному гению мог бы, кажется, стать основателем и всемирной монархии… — трещал Себастьяни.

Молодые русские генералы — Милорадович, Аркадий Суворов, Михаил Воронцов зашушукались; Прозоровский продолжал дремать. Только Кутузов дружелюбно улыбался, слушая француза, и даже кивал ему тяжелой головой. Себастьяни, со свойственной французскому характеру переменчивостью, оборвал речь и, обратись к Кутузову, заговорил о Платове:

— Что такое казачий атаман?

Кутузов тотчас нашелся, не согнав с лица своей приветливой улыбки:

Это что-то похожее на вашего короля Вестфалии…

Себастьяни поперхнулся молдавским алеатико и закусил губу.

— Браво, Михаиле Ларионович! — не удержался генерал-майор артиллерии Ермолов, как младший в чине занимавший место на самом краю стола. — Сколько можно оскорблять наше достоинство нечестивым чужеземным надзорщикам!

Кутузов только повернул к нему, своему любимцу, пухлое лицо с орлиным носом и прикрыл веком здоровый глаз.

Общее ликование разлилось по сердцам военных, свидетелей этой сцены. Все они были старинного воспитания и духа, православные россияне, для которых оскорбление чести Отечества означало то же, что оскорбление собственной чести.

Россия, отважно сражавшаяся с Наполеоном в двух войнах, должна была теперь одна, без чьей-либо помощи, без подпоры доброжелателей и союзников, собственным духом, собственными усилиями, противостоять властелину полумира, который день ото дня становился все придирчивее и наглее.

В этот миг от шума за столом проснулся Прозоровский и, обведя всех мутным взором, осведомился:

— Сиречь, не разберу, где же я? В Санкт-Петербурге или снова генерал-губернатором в Москве?

Комический сей пассаж утишил возгоревшиеся было страсти.

2

После войны 1806—1807 годов Ермолов вернулся в Россию с репутацией одного из первых артиллеристов русской армии. Его по заслугам оценили такие полководцы, как Кутузов и Багратион; видные военачальники Беннигсен, Милорадович, Раевский весьма похвально отзывались о его боевой службе. Князь Багратион, письменными делами которого Ермолов заведовал в течение этой войны, исходатайствовал ему за блистательное мужество, выказанное близ Гутштадта, знаки св. Георгия 3-го класса. За сражение при Голимине он был награжден золотой шпагой с надписью:

«За храбрость», за главную битву при Прейсиш-Эйлау получил орден Владимира 3-й степени, за баталию при Фридланде — алмазные знаки св. Анны 2-го класса.

Тем не менее инспектор артиллерии и военный министр граф Аракчеев продолжал притеснять и преследовать его.

Отправившись из Тильзита в Россию, Ермолов в местечке Шклов присоединился к дивизии, расположенной лагерем. В конце августа 1807 года Аракчеев осмотрел ее, распределил укомплектование артиллерии и приказал Ермолову оставаться в лагере по 1 октября, тогда как прочим артиллерийским бригадам назначено было идти по квартирам.

К сему граф Алексей Андреевич прибавил весьма грубым образом, что Ермолов должен явиться к нему в Витебск для объяснения о недостатках. Оскорбленный этой грубостью, Ермолов не скрывал намерений непременно оставить службу. Узнав об этом, Аракчеев предложил дать ему отпуск для свидания с родителями, а затем приказал прибыть в Петербург, чтобы лучше с ним познакомиться.

С запиской на имя военного министра Ермолов явился в Петербург.

В записке Ермолов указывал Аракчееву на то, что во время ссылки при покойном государе Павле I многие обошли его в чине и что потому состоит он в армии почти последним полковником по артиллерии. «Я объяснил ему, — вспоминал Ермолов, — что, если не получу принадлежащего мне старшинства, я почту и то немалою выгодою, что ему, как военному министру, известно будет, что я лишен был службы не по причине неспособности к оной…»

Граф Алексей Андреевич встретил полковника строгим замечанием:

— Вы одеты не по форме!

— Позвольте усомниться, ваше сиятельство… — возразил Ермолов, уже готовый на дерзкий ответ.

Он непримиримо и твердо поглядел прямо в лицо временщика и осекся: Аракчеев смеялся. От непривычно добродушного смеха тряслось все его крупное пористое лицо с красным носом, прыгал шейный Аннинский крест и многочисленные звезды. Продолжая смеяться, Аракчеев приблизился к Ермолову и погладил рукав его мундира:

— У вас нет нашивок, пожалованных вашей конноартиллерийской роте его величеством!