Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Бенно Цизер

В ясную погоду наши бомбардировщики нескончаемым потоком с ревом проносились над головой в тыл врага. Русские самолеты новых типов появлялись в небе, но редкие бомбы попадали на нашу сторону. Линия фронта все время была в движении, и с воздуха было трудно точно определить, кто есть кто на земле.

Однажды появился немецкий биплан, который летел необыкновенно низко. Мы помахали самолету, когда он пролетал над нами, крича шутливые замечания пилоту, когда вдруг по нашей позиции неожиданно прокричали предупреждение:

– В укрытие!

В следующий момент вниз с воем полетели бомбы.

Мы в мгновение ока бросились на землю. Один за другим последовали три взрыва, и вверх взметнуло огромные комья земли. Скоро мы узнали, что бомбы накрыли цели. Словно вспышки ярости, десять белых взрывов одновременно взметнулись в небо. Мы быстро разбросали желтые и красные опознавательные знаки. Некоторые были в таком бешенстве, что открыли огонь по бомбардировщику. Я тоже был настроен дать ему по заслугам – не слишком трудно сбить его.

Затем летчик выпустил световые сигналы, чтобы показать, что он нас опознал. Это был как жест извинения – но трое солдат третьего взвода были убиты, а еще семеро тяжело ранены этими бомбами.

Пилле снова был с нами. Загорелый и откормленный, он шумно приветствовал нас:

– Эй, привет вам, вшивые фронтовые бездельники! Как здорово вас снова увидеть. Я думал, что вы уже все давно в преисподней. Должен вам сказать, я просто умираю от тоски по дому!

Он сказал нам, что его рана – задеты мягкие ткани плеча – все гноилась и заживала медленно. К сожалению, его не отправили домой; он лежал в госпитале в глубоком тылу.

– Но я вам скажу – это было здорово! Хорошая жратва, первоклассное отношение, масса кинофильмов, даже театр. Они устроили нам чертовски классные представления. А эти девочки! Первый класс, я вам скажу, просто блеск!

Глаза Пилле блестели от удовольствия при одной только мысли об этом. Мы его расцеловали, слушали и все время смеялись. Было важно не то, что он говорил, а то, как он это делал. Он был переполнен энергией, о существовании которой мы уже забыли, и нам хотелось вобрать ее в себя как можно больше. Постепенно мы воспрянули духом и очень старались стряхнуть с себя то чувство апатии, которое пронизывало нас до самых костей.

Но наши успехи в этом были недолгими. Вскоре мы услышали ту же старую команду быть готовыми к боевым действиям, и это задуло вспыхнувшее было в нас слабое пламя нормальной жизни. Немного понадобилось времени для того, чтобы и Пилле погрузился обратно в неизбежную на линии фронта пассивность.

* * *

Батальон приступил к новой боевой операции. На этот раз мы должны были захватить широко раскинувшуюся крупную деревню. За ней местность круто поднималась, образуя довольно высокую возвышенность. Нам были видны длинные колонны грузовиков, которые ползли вперед, как жуки, несколько внушительных механизированных объектов – очевидно танков, дефилировавших с каждой стороны, – и все пространство было заполнено колоннами русских пехотинцев.

Мы двигались по широкому фронту. Сильный встречный огонь осколочными снарядами ясно указывал, что они не собираются сдавать деревню без боя. С тревогой мы отмечали, что огонь их артиллерии становился все интенсивнее. Использовавшиеся ими снаряды имели широкий радиус осколочного поражения. Они разрывались с резким выбросом пламени. Взрыв был чудовищным. Огненная стена. Вся местность покрылась воронками. Более того, мы скоро стали нести ощутимые потери.

Я как раз вел наблюдение, когда какой-то солдат рванулся, пробежал пару шагов и затем вдруг исчез в пламени. Впоследствии я не смог найти его следов, даже сапог, было просто одно огромное пятно. Я подумал, как было бы замечательно найти такую быструю смерть.

Ползком, перекатами, прыжками, делая огромные шаги, мы пробивались вперед, к окраине деревни. Затем отрывисто застрочил русский пулемет. Взметнулись вспышки сигнальных ракет, артиллерия смолкла, и вот мы уже идем врукопашную.

Я установил свой пулемет и дал длинную очередь в заросли деревьев, где, похоже, окопалась группа вражеских пехотинцев. Когда там все успокоилось, я стал осторожно пробираться вперед. Ковак бросил ручные гранаты. Почти тотчас же несколько русских выскочили из укрытия и побежали. Они бежали и падали как подкошенные. Мы отлично поражали цели. Пилле снял троих из своего окопа.

Я услышал автоматную стрельбу; это был наш лейтенант.

– Возьми на прицел вон тот большой дом! – крикнул он мне, затем Коваку: – Ты со своим приятелем попытайся пробиться туда с той стороны.

Францл вставил новую ленту. Пулемет задрожал, и штукатурка посыпалась со стен дома. Солдатам Ковака почти никто не препятствовал. В окна полетели их гранаты, и повалили клубы дыма. Пара ударов прикладами, и дверь была выбита. Вскоре после этого дом был в наших руках.

Сопротивление русских ослабевало. Другие роты тоже успешно наступали. Противник, похоже, оставлял это место.

Трое из взятых нами в плен были ранены; одного поддерживали его товарищи. У него была безобразная рана в шею, а изодранная гимнастерка говорила о том, что он к тому же ранен в грудь. Смертельно бледное лицо под великоватой для него каской было забрызгано кровью. Этот человек просил Францла пристрелить его.

– Я не жить, – сказал он на ломаном немецком. – Я – капут. – Он согнулся пополам от слабости, указывал на свои раны.

Но Францл только покачал головой, как качаешь головой, когда ребенок просит что-нибудь из того, что ему не разрешено.

Францл показал русским, что они могут сесть. Раненый теперь пытался уговорить меня прикончить его. Через очки, соскользнувшие на середину носа, он смотрел на меня с неописуемой горечью в глазах. Все еще что-то бормоча, он снял каску. Я невольно засмотрелся на него; он выглядел почти как наш Вилли. Те же короткие золотисто-каштановые волосы, те же тонкие, почти девичьи, черты лица и такая же манера смотреть сквозь очки.

Точно так же, как и Вилли, он попал сюда со школьной скамьи. Может быть, он тоже был старостой класса. Наверное, и он не имел понятия, почему должен быть застрелен, и столь же ненавидел все это бессмысленное массовое убийство людьми друг друга… Я чувствовал, что должен подойти к нему и сказать, что мы товарищи – мы оба хотим прекратить эту бойню, у нас у всех есть одинаковое право на жизнь.

Прибежал Ковак, мокрый от пота и с каской, свисающей на плечо. Я крикнул ему:

– Ты врач! Перевяжи этого русского.

Ковак вытер пот с лица, бросил взгляд на раненого.

– Заботливый, да? – сказал он. – Направь его в тыл; им там скоро займутся.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});