Клуб Ракалий - Джонатан Коу

Потом кто-то неожиданно хлопнул его по плечу, и он увидел лицо вроде бы и знакомое, хотя как и откуда — поначалу припомнить не смог.

— Здрасьте! Снова вы! — произнес голос, который вполне мог принадлежать ведущему одной из программ Би-би-си. — Господи, вот умора-то!

Тут он и вспомнил. Женщина из лифта в «Кингз-Рич». Кожаные джинсы и футболка совершенно преобразили ее. Светлые волосы были гладко зачесаны назад, пот смазал косметику, и выглядела она теперь не коренастой или комичной, но до боли прекрасной.

— О, привет! — сказал он.

— Можно я угощу вас выпивкой? — До стойки бара от нее было ближе, чем от Дуга.

— Спасибо. Светлого, пожалуйста.

Когда они, толкаясь, выбрались из давки, женщина провела его в свободный от толпы угол паба, где двое мужчин примерно ее возраста в костюмах, выглядевших здесь неуместными, прислонясь к стене, опасливо озирались по сторонам, словно ожидая (причины для того имелись), что на них того и гляди нападут.

— Это Жако, это Фадж, — сказала женщина. — А это…

— Дуглас, — подсказал он и сам не понял, почему воспользовался полным именем.

— А я Ффиона. — Она протянула ему руку. — Ффиона Ффолкс. Четыре «ф».

— Четыре? — переспросил Дуг.

— Две в имени, две в фамилии.

Он ничего не понял, но уточнений просить не стал.

— Дуглас журналист, работает на «НМЭ», — гордо пояснила она. — Собираетесь писать об этом концерте?

— Во всяком случае, не сегодня. Я тут просто как потребитель.

— По-моему, последний номер был ужас как хорош, — сказала Ффиона. — Господи, ну они и вжарили. До сих пор в ушах звенит как не знаю что.

Фадж ничего не сказал, Жако зевнул:

— Слушай, Фи, ты скоро отсюда линять собираешься? У меня из-за этой долбежки зверски башка разболелась, а от здешних гегемонов и вовсе поджилки трясутся.

— Тут можно любую заразу подцепить, — прибавил Фадж.

— Вообще-то я и сам из «гегемонов», — ощетинился Дуг.

— Дуглас приехал из Бирмингема, — сообщила друзьям Ффиона.

— Вот незадача-то, — покачал головой Жако. — Не повезло тебе, старичок.

— Должен заметить, ты здорово навострился лопотать по-нашему, — широко улыбнулся Фадж. — Я почти все слова понимаю.

Со своей стороны, и Дуг с трудом понимал эту странноватую пару; их говорок представлялся его нетренированному уху даже более чуждым, чем выговор Ффионы. Не помогало и то, что, когда удавалось разобрать сказанное, поверить своим ушам было трудновато.

— Никогда не понимал, какой смысл в городах вроде Бирмингема, — сказал Жако. — Там небось пакисташек пруд пруди?

— Пакисташек и гегемонов, — подтвердил Фадж.

Дуг, не ответив, обратился к Ффионе: — Мы не могли бы поговорить где-нибудь еще? На мой взгляд, ваши друзья — самая тупая пара чванливых дрочил, какую я когда-либо видел.

Жако схватил его за ворот:

— Слушай, ты, убогий. Как твоей простецкой морде понравится букетик из пяти оплеух?

— Попробовать можно, — ответил Дуг. — Но, полагаю, вам следует знать, что у меня в кармане лежит финка.

Жако медленно разжал пальцы. Когда он повернулся к Ффионе, лицо его уже лишилось и тех немногих красок, какие присутствовали на нем прежде.

— Пойдем, Фи. Макскуитер и вся прочая компашка наверняка ждут нас в «Парсонсе».

— Я остаюсь.

Несколько сердитых секунд они молча смотрели друг на друга, потом Жако, гневно притопнув, удалился.

— Ты глупая потаскушка, — сказал, прежде чем последовать за ним, Фадж.

Некоторое время Ффиона и Дуг в молчании пили пиво. Наконец Ффиона снова улыбнулась ему.

— У тебя и вправду нож в кармане? — спросила она.

— Нет, конечно.

Она вдруг потянулась к нему и с силой поцеловала открытым ртом. Дуг уловил вкус пива и помады.

— Ты милый, — объявила Ффиона. — Как насчет того, чтобы принять какао и перетереться у меня на квартире?

— Идет, — ответил Дуг, на девяносто процентов уверенный, что приглашение понял правильно. — Я смогу остаться на ночь?

— Конечно, сможешь.

* * *

Той ночью Дуг утратил нечто важное. Не девственность — ее он лишился в четырнадцать лет с благосклонной помощью пятиклассницы из женской школы, в крошечном отеле на Левом берегу, во время одной из бесценных поездок с мистером Сливом в Париж. Нет, то, что он отдал носящей абсурдное имя Ффионе Ффолкс, определить было немного труднее, а вернуть назад невозможно. Утрата Дуга была связана с самоощущением, с чувством принадлежности, верности городу и семье, из которых он происходил. Всего за несколько часов цепь пожизненной преданности была разорвана, а вместо нее возникла новая, более хрупкая. Короче говоря, в ту ночь он влюбился в высшие классы английского общества.

Он влюбился в место, где жили их представители. Шагая с Ффионой под ледяным октябрьским дождем к студии на Кингз-роуд, которую ее отец вдруг взял да и купил для нее в один из уик-эндов, Дуг влюбился в ряды важных георгианских домов, в террасы Челси, в спокойные, получившие хорошее воспитание площади этих мест. Здесь, понимал Дуг, все поставлено на широкую ногу. Рендал уже казался убогим и тесным.

Он влюбился и в то, как живут эти люди. Его восхитила небрежная богемистость ее квартиры, легкомыслие, с которым погремушки и африканские ковры боролись за внимание гостя с написанным в полный рост, густыми мазками, портретом ясноглазой женщины в твидовом костюме, о которой Ффиона сказала позже, что это ее мать. Она назвала Дугу и имя художника и никак не могла поверить, что Дуг его никогда не слышал. Да и ему трудно было поверить, что на стене ее квартиры висит работа прославленного художника. Все в эту ночь казалось новым, удивительным, и Дуг влюбился в то, как люди высшего света едят, пьют, будят соседей оглушительной музыкой, принимают наркотики и, разумеется, предаются сексу, — он и не думал никогда, что секс может быть переживанием столь бурным, веселым, многообразным и требующим такой затраты сил.

— Погоди, ты хочешь сказать, что никогда так не пробовал? — с веселым недоверием спросила Ффиона, принявшая некую неправдоподобную позу, которая вынуждала ее обращаться к Дугу через изгиб либо левого локтя, либо левого же колена. — Ты случайно не девственник, Дугги?

Несколько часов спустя, после того как она, потянув Дуга за волосы, накрепко зажала его голову между ног и язык Дуга принялся с упорным, неослабным энтузиазмом обхаживать ее клитор, Ффиона вдруг издала высокое, точно у чистопородного пони, ржание и, упоенно вздохнув, сказала:

— Ох, Дугги, до чего же здорово. Так бы весь уик-энд и провела.

— И я, — искренне, хоть и невнятно отозвался Дуг.

— Какая все-таки… гадость, — прибавила Ффиона, стараясь складывать слова по возможности отчетливее, пробиваясь с ними сквозь всплески ощущений, которые продолжали порождать в ней старания Дуга, — что меня ждут завтра к ленчу… в Джеррардз-Кросс.

— Отмени, — приглушенно посоветовал Дуг.

— Так это же родители моего — ооох! — жениха.

Дуг резко прервал свои труды, поднял голову. На лице его застыло выражение глубочайшего изумления, комичное даже при том, что прическа у него вконец растрепалась, а губы были покрыты лобковыми волосами и влагалищными секрециями.

— Ты помолвлена? — спросил он.

— Да, — мрачно ответила Ффиона. — С абсолютно кромешным занудой.

— Когда вернешься?

— Не раньше воскресного вечера. По-моему, нас ожидает конная прогулка.

Дуг приподнялся, опираясь на локоть, вытер тылом ладони губы. В единый миг он понял, что Ффиону никогда больше не увидит. А в следующий — что ничего против этого не имеет.

— Ну и ладно, — сказал он и по очереди поцеловал ее соски, прежде чем провести губами линию — по животу, через пупок и вниз, к пружинистому раю. — У меня все равно на воскресенье куча домашних заданий осталась.

Ффиона снова схватила Дуга за волосы и рывком вернула его лицо в поле своего зрения. Настал ее черед изумиться.

— Заданий? — переспросила она. — Ты хочешь сказать-ты еще учишься в школе?

— Ну да.

Глаза их встретились, и обоим представилось вдруг, что они оказались внутри самого редкостно марихуанно-музыкально-сексуально-спиртного анекдота. Оба расхохотались, и хохотали, хохотали, пока хватало дыхания, переплетенные нагие тела их беспомощно содрогались. Дар речи вернулся сначала к Дугу, но все, что ему удалось выговорить — тонким голосом, насмешливо воспроизведшим ее совершенные гласные: «Вот умора-то!» — и это вызвало у нее новый приступ хохота: она визжала, словно нервическая отроковица, и всякий, кто проходил бы по коридору снаружи, мог подумать, что Дуг принялся щекотать ее, а не вернулся вновь к смачным трудам, ожидавшим его между влажно поблескивавших ног Ффионы.